Еще вчера. Часть первая. Я – инженер

Естественно, что вместе с селянами проходил курс обучения и я. Начиная лет с четырех-пяти, я уже бегло читал и получал в подарок книги. До сих пор помню восхитительный типографский запах Новой Книги. Среди них потрясли «Украинские народные сказки», фантастические рассказы об огромных металлических роботах (!) и «Повести Белкина» Пушкина (я долго выяснял: кто же написал повести – Белкин или Пушкин?). Иногда отец брал меня на свои уроки литературы в 5–7 классах. Чтобы посрамить весьма великовозрастных учеников, которые еще не очень твердо лепили из слогов слова, отец вызывал для чтения меня. Я, как молодой задорный щенок перед взрослыми собаками, упивался собственным быстрочтением, не особенно вникая в смысл. Сейчас, когда, не снимая памперсов, молодой народ начинает изучать английский язык (предполагается, что русским он уже овладел в совершенстве), эти стародавние картинки выглядят забавно. Однако в то время дети начинали первое знакомство с алфавитом с 8-ми лет в первом классе, и мои родители затратили много сил и здоровья, чтобы добиться разрешения направить меня в 1-й класс в 7 лет. Считалось, что ранние нагрузки могут подорвать здоровье детей. То, что эти дети уже давно освоили нелегкий крестьянский труд, ничего не меняло. (Возможно, в столицах и тогда все было по-другому, но я пишу о глухой украинской глубинке). Кстати, эта глубинка была не такой уже и глухой. В селе Деребчин на Винничине до войны было 5 колхозов, совхоз, сахарный завод, церковь, клуб, больница, общественные бани, большая «ярмарка» (базар), школы: средняя, семилетка и несколько начальных. Большой детсад располагался в старинном парке с вековыми деревьями, прекрасным садом и остатками барской усадьбы. Центральная дорога вдоль всего села была вымощена серым булыжником и называлась «бурковка». Для Деребчина эта бурковка была как Невский для Петербурга и Бродвей для Нью-Йорка.

Лингвистическое отступление. На Винничине (возможно – на Подолье) местный диалект по словам и интонациям значительно отличается от общеукраинского. «Криниця» (колодец), например, называется «кирниця». «Бурковка» означает брукованную, т. е. вымощенную камнями, дорогу. Неповторимо применение артиклей «та», «той», «то» (вместо «те») «То дитя взяло ту тарiлку i налляло в ню того борщу» – так могут сказать только там. Неповторимы интонации. «Де ти бачила?» – вопрос, начинающийся с высоких нот и заканчивающийся низкими, эквивалентно утверждению «этого не может быть никогда». Говор в некоторых селах вообще экзотический: «Ви-то нам казались-ти, а ми не дуже слухались-мо: пiддерла-м димку, тай пiшла-м по вулицьов!». В языковедении я меньше чем дилетант, но почему-то люблю и помню эти такие далекие от меня мелочи. Помню даже усвоенные гораздо позже фрагменты говоров вологодского, волжского… Очень интересен акцент, интонации и искажения слов у довоенных местечковых евреев, живших на Украине, говоривших на потрясающей смеси украинского, русского, идиша и еще бог знает каких языков и наречий. Но это уже другая, не моя, песня…

Весной и осенью «бурковка» покрывалась тонким слоем жидкой грязи, но была вполне проходимой. Все остальные транспортные артерии состояли из глубокого слоя, хорошо размешанного с атмосферными осадками, украинского чернозема с вязкостью и липучестью достойными книги Гиннеса. В нескольких километрах от села проходило шоссе («битий шлях») Могилев-Подольский (на Днестре) – Винница. Вдоль шоссе росли огромные старые липы, по преданию посаженные еще при Екатерине. Около 8 км было до железной дороги Киев – Одесса, а к сахарному заводу подходила железнодорожная ветка. Наша станция Рахны находится на полпути между всемирно известными Жмеринкой и Вапняркой.