Еще вчера. Часть вторая. В черной шинели

Однажды возле нашей площадки появляется кортеж черных машин. За генералом – начальником Главка, наглым и грубым матершинником, перешедшего к нам из охраны ГУЛАГа, – свита генералов поменьше. Мы заранее предупреждены: отвечать только на вопросы, во всех спорах с высоким начальством предусмотрено единственное возражение: «Так точно, товарищ генерал!». Мы молча и спокойно работаем, генералы удивляются красоте стыков, сваренных автоматом. Краем глаза замечаю, что главный генерал не в духе и набирает воздух в легкие для разноса. В это время другому генералу так понравился стык на трубе, что он здоровается с ним «за ручку». Раздается вопль: стык еще раскален, и генеральская ладонь превращается в волдырь с хорошо прожаренной корочкой. Кортеж мгновенно сворачивается и уезжает зализывать полученные боевые раны. Мы же остаемся без руководящего «вливания»…

С удивлением присматриваюсь к жизни офицеров-ракетчиков. Они все сплошь младшие офицеры, с соответствующими окладами, хотя некоторые уже весьма в летах, как тбилисский старший лейтенант. Во всей части штатным расписанием предусмотрено только три должности старших офицеров – для командира и двух его замов. Жизнь у младших офицеров совсем не малина: неделя обычной службы сменяется неделей боевого дежурства, когда они неотлучно находятся возле своих игрушек. Для коротких сновидений рядом с технической зоной стоит маленький домик с большим ревуном на случай боевой тревоги. Неделя «обычной» службы тоже проходит в том же лесу от отбоя до подъема: надо обучать и воспитывать вверенный Родиной личный состав. Лишь поздно вечером молодой офицер может уехать на латышский хутор, находящийся не ближе 20–30 километров. Там жена и дети «оккупанта», за приличные деньги снимают комнатку в халупе у потомков латышских стрелков. Дети уже спят. Когда их родитель уедет на службу, дети будут еще спать…

В их шкуре для меня, наверное, самой тяжелой была бы основная деятельность: все действия повторяются бесчисленное число раз, чтобы «отработать их до автоматизма».

Автоматизм – и никаких просветов. Нет уж, лучше тяжелый монтаж: не люблю быть автоматом.

Вставка из будущего. Многие из этих ребят привыкли к Латвии, к ее вежливым людям, природе. Перед «дембелем» они получат кое-какое жилье и решат остаться здесь. Они не могут даже в кошмарном сне предвидеть, что окажутся за границей, получат титулы «оккупантов» и «неграждан», а всегда корректные и вежливые латыши полюбят свастику и начнут их вытеснять из жилья и страны… Слава Богу, что эта участь миновала наших ближайших друзей – Лапшутиков-Мещеряковых: Лева случайно успел вернуться в Россию, хотя в Риге у него уже было неплохое жилье.

Это все будет позже. Сейчас же мы куем ракетно-ядерный щит Родины и не подозреваем о грядущих переменах…

У нас образуется еще один выходной – в среду. В этот день ракетчики возятся со своими игрушками. Техническая зона – намертво закрыта. Мы всей командой – три офицера, два десятка прапорщиков и матросов – волей-неволей отдыхаем. Рядом протекает небольшая и чистая река Вента, там хорошо загорать, купаться и ловить рыбу. Два рыбака идут по правому и левому берегу речки, лески их спиннингов связаны, на крючке – стрекоза. Приманка сканирует поверхность воды, крупная щука или другой хищник часто ловит стрекозу с крючком, наполовину выпрыгивая в воздух. Более спокойные рыбаки дергают окуньков удочками с берега, кто-то плавает или загорает с книгой.

Проходит пару недель, и рыба совершенно перестает клевать. Главный рыбак майор Володя Васькин, бывший егерь, вдруг заявляет всему обществу:

– Не ловится рыба, потому что вы все не умеете ловить!

Успешные до того рыбаки заводятся с полуоборота: как это не умеем? Ловили же сколько! Вот покажи, сколько ты наловишь сам! Васькин продолжает в том же духе:

– Я не ловлю, только потому, что некуда складывать рыбу! Вот дайте мне подходящую тару, например – сумку от противогаза, и я вам покажу, как ловить рыбу!

В конце концов, кто-то добывает у ракетчиков желанную сумку. Заключается пари: если рыбы не будет, то Васькин посыпает голову пеплом, кается перед народом, что он болтун и хвастун, и, само собой, – делает всем офицерам и прапорам «бутыльброт».