Еще жива

Греция состоит из дорог, которые, извиваясь, облегают ландшафт, как удобные разношенные джинсы. За очередным изгибом перед нами открывается вид на цементный завод, мрачной глыбой возвышающийся над водой. Позади — заброшенная техника и склоны, истерзанные динамитом, так что кажется, будто они покрыты шрамами. Ржавые ковши с кириллическими надписями на боку лежат в воде в ожидании груза, которого уже никогда не будет. От низких платформ остались одни скелеты, поддерживаемая ими плоть исчезла навеки. В воздухе висит цементное облако, поднятое легким бризом, налетающим с моря, и я ощущаю запах свежего бетона. Я тщательно слежу за тем, чтобы голова младенца была защищена от солнца и пыли.

Под наружной краснотой кожа Ирины мертвенно-бледная. Когда я дотрагиваюсь до ее лба, она улыбается.

— Я в порядке. А ты?

Я ей не верю. Ее кожа сухая, в то время как должна быть мокрой от пота.

— Хорошо.

Вранье. Мы обе это знаем, но признать правду нам не позволяет гордость. Мы не хотим показаться слабыми если не самим себе, то друг другу. Я теряю кровь, она тоже. Только у моей девочки кожа розовая, свежая и полная жизни.

Мы идем в молчании. Разговоры начинаются, когда мы останавливаемся для отдыха. Миновав цементный завод, мы снова делаем привал в спасительной тени оливкового дерева. Его плоды зеленые и крупные, как большой палец на руке, но урожай гниет, потому что некому было собрать его в урочное время. Мы пьем воду из бутылок, наполненных в придорожном источнике. Шоколадные батончики служат для пополнения энергетических запасов организма, но с каждым разом эффект все меньше. Малышка высасывает из моих грудей все, что ей нужно. И она делает это быстрее, чем способен возместить мой организм, поэтому я готовлю на обочине детскую смесь, чтобы насытить ее. Она хорошая девочка. Тихая, внимательная. Все, что она знает в своей жизни, — это дорога, и потому тряска от моих шагов, должно быть, успокаивает ее так, как никогда не смогла бы успокоить меня. Тоска по дому — вот моя участь; мне остается только мечтать о том, чтобы оказаться на земле, которая не движется под ногами, в таком месте, где смерть не оставила столько следов.

— Что произошло? — спрашиваю я Ирину, когда мы набили свои ссохшиеся желудки.

— Я не знаю. Я… умирала. Потом… нет.

— А между этим?

— Ко мне явились боги и исцелили меня.

— Вы все еще теряете кровь.

— Исцелили… немного… чтобы помочь тебе и твоему ребенку.

Только для этого. Как можно отблагодарить человека, который отогнал смерть, чтобы вернуться к вам?

Глава 25

Первый признак жизни на самом деле таковым не является: это брошенные автомобили и мотоциклы, ржавеющие и гниющие по обочинам извилистой дороги. В глаза бросается отсутствие трупов, ставших наиболее распространенным видом мусора на городских улицах, где скелеты и недоеденные тела встречаются даже чаще, чем упаковка от фастфуда и пустые пивные банки. Но не здесь.

Ирина прикрывает глаза ладонью и улыбается, сообщая новость:

— Агрия. Вот мы и пришли.

Все во мне обрывается, я испытываю облегчение и валюсь на БМВ, кузов которого изъеден ржавчиной, как подростковыми угрями. Мы пришли. Мы и вправду пришли. Каким-то чудом мы здесь.

— Здесь твой отчий дом, малышка.

Мои губы касаются мягких волос дочери, и она в ответ тихо чмокает. А затем на меня накатывает страх, несется на своих деревянных колесах повозка, которой управляет ужасный возница; в его воздетой руке тяжелый кнут, готовый обрушиться на нас.

— Я не могу.

— Ты должна.

— А что, если они все мертвы?

— Значит, они мертвы, и ты ничего не теряешь.

— Только надежду.

— Надежда — это то, что у тебя в руках.

Но справедливость ее слов не способна предотвратить надвигающуюся бурю. Я вонзаю зубы в губу, сильно сдавливая мягкую плоть, пока физическая боль не ослабляет душевную до тупого нытья. Я киваю. Такова жизнь. Ник был прекрасной, восхитительной фантазией, но теперь он мертв, и я, вероятно, тоже скоро умру. Я смотрю на свою девочку, и в это мгновение в голову приходит мысль: если бы не она, я бы примирилась с тем, что это мой последний день, последняя капля в моей чаше. Я бы хотела быть дома. Я бы хотела оказаться здесь до того, как началось все это. Меня душат рыдания, ведь я страстно желаю безвозвратно ушедшего, мертвого, и с тем же успехом можно было бы хотеть полететь на Марс.

Тренькающие колокольчики выводят меня из забытья. Я смотрю на Ирину: не признак ли это того, что я сошла с ума и теперь обречена провести остаток своих дней, как тот ужасный горбун на колокольне, не существующей на земле.

— Козы, — говорит она. — Может, овцы.

Козы. Они льются потоком между автомобилей и мотоциклов откуда-то из-за поворота дороги, толпятся вокруг нас, исследуя наше имущество своими желтыми глазами. Затем, так же быстро, они убегают дальше по растрескавшейся дороге в поисках пастбища. Глухой звон их колокольчиков постепенно стихает.

Каждый мой шаг все более меня истощает. Вижу, что с Ириной происходит то же самое. В ней, словно в зеркале, я вижу себя, слабеющую, увядающую, выжимающую последние соки.