Ещё вчера…

Бригадир хмуро оглядел меня с головы до пяток и записал мои ФИО в замасленную тетрадку. Затем вручил мне круглую железку, расклепанную с обоих концов, указал на груду серых камней и на блестящий краник замысловатой формы. Оказалось, что серые камни и блестящий краник – это одно и то же изделие: второе получалось из первого после отделения толстенного слоя накипи. При помощи выданной мне железяки, которая называлась "шабер", я и должен был выполнять это чудесное превращение. Я уселся на свободный ящик из-под болтов, принял на свои небесно-голубые колени серый камень краника и начал прилежно трудиться, исподволь оглядывая окрестности и людей.

Участок нашей бригады размещался на обособленном пятачке внутри огромного закопченного здания котельной. Основную часть внутреннего объема помещения занимал ряд из нескольких котлов, каждый размером с двух – трехэтажный дом. Все котлы были опутаны различными трубами: изолированными и голыми, круглыми и прямоугольными, тонкими и толстыми. На фронтальной стороне котлов внизу были большие чугунные дверцы топок с множеством всяких люков, ручек, труб больших и малых. Все котлы объединяла узкая металлическая эстакада, идущая на уровне третьего этажа. На уровне этой эстакады и размещались те многочисленные краники водомерных рамок – стекол и манометров, которые мне предстояло возвратить к жизни.

Технический взгляд на прошлое. Позже я узнал, что весь мой трудовой героизм первых месяцев работы был вызван неправильной эксплуатацией паровых котлов: очень жесткую воду для питания котлов не "умягчали", и все минеральные примеси в воде намертво прикипали к горячим деталям котла. Толщина накипи внутри нагреваемых труб достигала 10 миллиметров. Сжигаемый уголь на 80 % вылетал в трубу, не в силах испарить изолированную накипью воду.

Бригада приглядывалась к своему слегка "блатному" новичку, а я исподтишка разглядывал людей, с которыми начинал официальную трудовую жизнь. Бригадир Задорожный выглядел как обычный сельский "дядько" лет пятидесяти: слегка небритый и давно стриженный, до смерти замученный растущим клубком повседневных хлопот. Сдержанным и суровым выглядел Степан Гаврылюк, мужик лет 40 с Западной Украины. Треугольное лицо аскета с резкими чертами

страдающего на распятии Христа было снабжено глазами, подтверждающими невыносимость этих страданий. Этот довольно мрачный бригадный пейзаж скрашивал Толя Цымбал, веселый словоохотливый мужик лет 45-ти, всегда чисто выбритый и опрятно одетый, с черными маслинами озорных глаз и густой шапкой совершенно седых волос. Первую байку, которую я услышал в его изложении, нельзя назвать высоконравственной. Во время работы завода Цымбал был бригадиром кочегаров, а кочегарами – необученные девчата из окрестных сел. Иной бы взвыл от такой ситуации, когда завод непрерывно требовал горячего пара, а кочегары – неумехи. А вот Цымбал рассказывал, какое это наслаждение – рассматривать оголившиеся ножки сельских красавиц, когда они, наклонясь до предела, шуруют в топках котлов тяжелым кайлом. Дальше шла вообще поэма, когда он начинал учить красавицу, как именно надо двигать кайлом, стоя сзади и положив для лучшей усвояемости свои руки на ее… По-видимому, вариации этих историй исполнялись Цымбалом не первый раз: бригадир улыбался краем рта, не отрываясь от записи работ, которые надо включать в наряды для начисления нам всем зарплаты. Гаврылюк сумрачно слушал, прогоняя резьбу на поврежденном болте. Так что все байки были направлены на меня, прилежно отскребающего от накипи свои краники… Безотносительно к содержанию баек, работать ставало как-то легче, свободнее. Позже я понял, как нужны в любом коллективе такие "баснописцы", не позволяющие вышеозначенному коллективу закиснуть от невыносимого усердия…

Однако у меня дела продвигались не так быстро, хотя я приобрел некоторую сноровку. Вскоре я понял, что меня тормозит несовершенство моего инструмента: он имел только прямые грани, что требовало больших усилий при их внедрении в накипь, имеющую твердость камня. Я сбегал в заводскую мастерскую к своему другу Мише Беспятко. Он подвел меня к станку с огромным наждачным кругом и показал, как он включается. За минуту я изменил профиль своего инструмента и вернулся на свой ящик. Как я и ожидал, работа значительно ускорилась. Довольный своей сообразительностью, я продолжал трудиться с особым рвением, ожидая похвалы от подошедшего бригадира. Внезапно он завопил не совсем поощрительным голосом:

– Ты посмотри, что он сделал! Единственный приличный плоский шабер он заточил на стамеску!