Ещё вчера…

Завод несколько дней был на простое: чего-то не хватало для плановой работы. Обычно на это время большинству рабочих дают выходные, кое-кто грузит кое-что, или убирает где-то чего-то. Меня Пастухов пристегнул к своей доверенной женщине проверять и пересчитывать конверты (рубашки) на вторых тонких фильтрах. Эти фильтры стояли непосредственно перед вакуумными аппаратами. Но самое главное их свойство было иным. Конверты этих фильтров изготовлялись из плотной, но очень мягкой белой ткани. Из двух-трех конвертов (а было их сотни две в пяти корпусах) можно было пошить костюм хоть для свадьбы, настолько хороша была ткань. Во время простоя модники запросто могли вскрыть корпуса фильтров и приватизировать часть конвертов. Наша задача – открыть крышки фильтров и пересчитать конверты, а возможно – оставшиесяконверты.

Ребристая горизонтальная крышка фильтра весила килограммов 100; одной стороной к корпусу она крепилась шарнирами. На противоположной стороне было кольцо, за которое для подъема крышки надо было зацепить тонкий трос. Над каждой крышкой на низкой ферме был блочок, через который надо было пропустить трос. Ручная тяговая лебедка, тянущая трос при подъеме крышки, была далеко внизу. При одном ударе по металлу я начинал медленно вращать лебедку, пока не следовал двойной стук, который означал: "Стоп". Три стука означали "Назад". Мы уже по такой методе подняли две крышки: после каждого подъема Женя (она носила мрачноватую фамилию Порубайло) пересчитывала конверты, затем я крутил лебедку назад, крышка опускалась. Трос переносился на следующий блочок, и все начиналось сначала. При подъеме третьей крышки после одного оборота лебедки усилие резко возросло. Я подумал, что шарнир крышки поворачивается очень туго и продолжал медленно вращать лебедку, потому что сигнала "стоп" не было. Внезапно трос лопнул, оборванный конец со свистом пролетел возле меня. Наверху раздался крик. Я вылетел по двум трапам наверх. Женщина стояла, согнувшись возле фильтра, ее волосы были защемлены крышкой; затылок, лицо и руки по локоть были залиты кровью. Палкой, которой надо было страховать крышку после подъема, я каким-то образом приподнял крышку, освобождая волосы. Женщина упала. Ее лицо была сплошная кровавая маска. Я опять слетел вниз к телефону и вызвал дежурного и врача, – что кричал – не помню. Прибежали с носилками, унесли стонущую женщину…

Со мной начался "разбор полетов". Оказывается, дело было так: моя женщина зацепила трос за третью крышку, не перенося трос с блочка над второй. При натяжении троса для подъема крышка немного приподнялась, пока не образовала с тросом прямую линию. Больше крышка подниматься не могла. Добросовестная женщина, стремясь быстрее окончить работу, и не дав сигнала "стоп", – крышка ведь почти не поднялась, – сунула голову и руки в "крокодилову" пасть, и начала на ощупь пересчитывать рамы. Когда лопнул трос и пасть крокодила захлопнулась, она выдернула голову и руки, снимая скальпы со всех сторон…

Комиссия признала меня невиновным, воздав, наверное, бедному Пастухову, может быть – еще кому-нибудь. Я бы воздал на полную катушку недоразвитому инженеру, который поставил мощную лебедку с тоненьким тросиком для подъема удаленных невидимых тяжестей. Да еще по системе, требующей перестановки этого тросика на различные блочки. Поднимать эти проклятые крышки ведь будут люди, еще не до конца освоившие глубины теоретической механики и сопромата.

Я же считаю виновным себя до сих пор: если бы я тогда остановился… Женю Порубайло подлатали в местной больнице, увы, – не те доктора, которые как на барабане натянули кожу на морде лица заслуженной Гурченко. (Признаюсь, – я не переношу ее после разухабистого, точнее – похабного исполнения ею песен Великой Войны, – до боли знакомых и любимых). На лице и руках Жени Порубайло, до ЧП – миловидной сорокалетней женщины, – остались большие белые рубцы… При встрече с ней, я не могу удержаться от сострадательного взгляда, а она – отворачивает лицо. Значит, считает меня виновным и она…

Ощупывание – как метод сохранения социалистической собственности.

Чтобы жить по-человечески, надо

чтобы платили по-божески.

(WWW)

Половина завода буквально ходит по сахару, который, как известно, является ценным пищевым продуктом. После центрифуг сахар идет на досушивание в огромный вращающийся барабан. Барабан выдает отходы – окатыши затвердевшего сахара, сахарную пыль (кстати, пыль сахара в воздухе – взрывоопасна), и сухой сахар-песок, который должен затариваться в мешки. Мешков часто нет, и сахар ссыпается в кучу, огороженную валами из наполненных мешков в ангаре размером с футбольное поле. Высота куч – с двухэтажный дом. Периодически, когда поступают мешки, мы авралим в этом ангаре: разбиваем ломами успевший слежаться сахар, наполняем и перетаскиваем мешки. Мы попираем ногами ценный продукт. Сами мы пропитались запахом горячей патоки и сахара, сахаром питаться можем только, чтобы утолить нестерпимый голод.