Еська

Старики Еську у себя оставляли. Но он до весны лишь у них пожил. А как река вскрылась, с Лидонькой вместе кинул в омут пирог маковый, в плат белый завёрнутый, после поцаловалися они и на том распростились.

А по реке сугроб плыл на льдине, в коем уж никто Анхипа признать бы не смог.

Лидонька – к родителям, а Еська дале пошёл.

КАК ЕСЬКЕ ЕТЬ НАДОЕЛО

Дошёл Еська до распутья. Три дороги в три стороны идут, а посреди камень лежит. Направо, мол, пойдёшь, коня потеряешь, налево – голову сложишь. а прямо пойдёшь – тебе еть надоест.

Сперва-то он направо свернул. Всё одно коня нет, так и потеря невелика. А после думает: «Как это надоест? Разве ж могёт такое быть? Чё-то тут не так».

Переступил Еська камень, да и зашагал напрямки.

Недолго вскоре дорожка в плетень уперлася. За плетнём – изба. Глянул Еська – мать честна! – во дворе-то чисто погост: с дюжину, не меньше, крестов надмогильных.

«Эва! – думает Еська. – Чё ж там деется, где голову сложить надобно?»

Тут дверь отворилася, на крыльцо баба выходит. Худу-ущая – все косточки да жилочки счесть можно. Глаз в глазницах не видать – така темень там, в глуби-то. Скулы торчат, кожею обтянуты. Волос – что трава по осени. Грудей и вовсе не наблюдается: сарафан на плечах висит, ровно рогожка на пугале.

Однако Еську едва увидала, рот так улыбкой и расщерился:

– Заходи, гость дорогой, попотчую чем Бог послал.

Едва Еська на двор ступил, за спиной – стук: калитка сама захлопнулась да щеколдой задвинулась.

А та-то его за руку берёт да приговаривает:

– Ты не бойся, добрый молодец. Тута тебе ничё не грозит окроме радости да услады.

А рука у ей холодна, не хуже, чем Водянушкина, да только та словно ветерок морозный, а эта – сосулькой кажется. Не успел Еська о том подумать, ан рука-то враз и согрелася.

– Чего это я бояться стану? Нешто я б сюды пошёл-то, коли б страх у меня был?

А сам думает: «Чем же тут подхарчиться можно, коли хозяйка сама этак-то тоща?»

Вошли в дом, а там ни стола, ни лавки, ни иконки даже в красном углу. Одна печь на пол-избы – полатям конца-краю не видать. В печи котёл на огне: бульк-бульк – кипит помаленьку.

– А как же тебя звать-величать, хозяюшка? – Еська спрашивает.

– Отрадой Тихоновной.

– Ну, так и здорово, Отрадушка. А сам оглядывается: не на столе, так, может статься, на окошке хоть миска стоит с хлебовом? Ан и там ничего нету.

Тем временем Отрада на печь взгромоздилась, да Еське руку протягивает. Пальцы словно сучки заскорузлые, но Еська, виду не подавая, берёт руку.

Тут-то он и вовсе удивился: ведь вот давеча ладонь горяча была, ан за миг какой-то обратно остыла. А только вновь его пальцев коснулась, да и согрелась сызнова.

– Люба ль я тебе? – говорит.

– Отчего ж не люба?

Да и губами тянется. Это Еська-то. А она – нет. Цаловать его не стала, а того взамен, слова худого не говоря, да и доброго тоже, на спину брык, подол цоп – к подбородку подтянула, ножонки врозь разбросала. А мяса на них и не бывало будто: кожа с ляжек мешковиной пустой свешивается, одни коленки торчат, ровно грибы берёзовые.

Однако Еська, словно так и надобно, ласково этак её оглаживать зачинает, губами прикоснуться сбирается: кожа-то хоть сера да шершава, а всё одно – бабья. Да другой рукою к мандушке тянется, чтоб расшевелить её для начала.

Только ничего этого не успел содеять Еська.

– Ты энти штуки немецки брось, – она ему строго этак молвит. – Собрался еть, так и ети.

– Отчего ж немецки? Они и по-русски сладки бывают весьма даже, штуки эти самые.

А манда-то ейная уж отворилася, словно пасть на пряник маковый. И то похоже: по губкам уж и слюня потекла. Ладно, Еську долго просить не надобно: он за верёвку дерганул, что портки придерживала, да и к делу приступил.

Однако манда – мандою, а и других сладких мест хватает. Хотел Еська по брюху её погладить – она словно от овода настырного отмахнулася. Щекой о колено потереться попытался – благо оно прямо к лицу его поднялось – так она этак-то лягнула, мало глаз не вышибла.

– Ты, – говорит, – дело своё сполняй, без екивоков да выкрутасов.

Ну, без екивоков, так без их. Туды-сюды, туды-сюды елда ходит. Туды-сюды, туды-сюды.

А теперьча, друг ты мой любезный читатель, сам себе вообрази, что читаешь ты эту самую историю, а в ей листов на дюжину, а то и поболе, заместо слов разных завлекательных только «туды-сюды, туды-сюды» обозначено. Да мало того, тебе права не предоставлено ни странички пролистнуть, ни строчки пропустить, а, к примеру, сказать, ещё и в голос всё это читать тебя заставят: «Туды-сюды да туды-сюды». Аль весело оно тебе было б? Вот и Еська веселья шибкого не чуял.

«Ладно, – думает, – касаться нельзя, цаловать запрещается, хоть елдою – то малость побалую». Да и стал то правее заходить, то левее, то почаще, дробью этакой, то поплавнее да с придыхом забирать, то поглубже аж по муде самые заталкивать, то самой залупкою едва-едва пощекачивать.

Тут она руку вытянула, да така рука оказалася, что до плеча Еськиного достала. Ухватила его, да и молвит:

– Тебе что сказано было? Без кренделей ети. Раз да раз, раз да раз, и не сбивайся.