Еська

Сидят Еська с Кумачом в остроге, Шарлота рядом, ничё понять не могут. Стрелец вошёл, по куску хлеба кинул да кувшин поставил с водой:

– Пейте напослед. Сейчас вас казнить поведём.

– Сейчас? Да неужто до завтра пождать нельзя?

Тут они впервые увидали, чтоб в этом царстве кто-то во всю пасть улыбнулся:

– Нет, никак нельзя. Пока не смерклось, вас казнить надобно. Пойду доложу, что вы откушать изволили и к смертушке своей приготовились.

– Ан не пойдёшь!

Накинулись втроём, стрелец и охнуть не успел, как его скрутили. Тут-то он по-иному запел:

– Ну чё вы меня держите? Всё одно вам конец неминучий, зачем я вам?

– Минучий аль нет, только нам спешить некуда.

– Вам-то некуда, а я спешу.

– Куда это?

– Уж сам знаю куда.

– Так и посиди с нами, а тама видать будет, можно нас завтра казнить аль нет.

Как услыхал стрелец, что они его до утра держать сбираются, едва путы не порвал, да они на медведя рассчитаны были. Еське даже жаль его стало, однако себя-то всё одно жальче.

– Сказывай, что за царство-государство у вас такое, что путников ни за что ни про что хватать надобно да засветло на казнь волочь.

Делать нечего, стал стрелец сказывать.

Рассказ стрельца про царство ихнее 

Бают старики, что жили мы в некогдашние годы тихо-мирно, бабы с мужиками, мужики с бабами.

Только я того не помню, мальцом был. Случилось так, что женился наш царь-батюшка на раскрасавице такой, что другой на свете белом не сыщешь.

И стали жить душа в душу. Скажете, это славно, коль супружники душа в душу живут? Ан вот как оно для нас-то поворотилося.

Сперва-то царю лестно было, что царица евонная всех красивше. А после глядит: у кажного своя жена, и кажный ею вполне удовольствован. Хоть и горят у мужиков глаза, на царицу глядючи, но после-то всё одно по домам разбредаются, на баб забираются, да и делают чего захотят без совести вот хотя б такусенького зазрения.

Позвал царь-батюшка мудреца, да и молвит ему:

– Почто они от тоски не сохнут да от зависти?

А царица добавляет:

– Неужто я не самая наипервейшая красавица на всём свете белом?

Мудрец и отвечает:

– Краше тебя, царица, не то что в земном мире не сыскать, но и во сне наисладоснейшем ни один человек не видывал. Только ведь люди как устроены? Им лучше, прости за слово грубое, на теле да в постеле лежать, нежели о крале да подале мечтать.

Озлился царь, да и издал указ: пущай, мол, во всём царстве-государстве одна-единая женска пола особа будет обретаться. А других всех изгнать без жалости.

И вовсе бы мы пропали, кабы не тот же мудрец. Он нам тайну великую открыл, только вам я её поведать не могу.

(Ну, да когда Шарлота его в объятия взяла, он свой рассказ-то продолжил, только сперва клятву взял, что они ни словечка об том вслух не произнесут не токмо что до казни своей, а и опосля её. Видать, чересчур его медведица притиснула, коли уж он смекнуть не мог, что опосля-то казни каки́ разговоры?)

А тайна такова. Есть на свете оборот-трава дивная. Кто отвар с её выпьет да слово хоть единое произнесёт, тот в то самое обратится, что́ это слово означает. И только в месяц раз, в полнолуние, обратно свой облик исконный принять может.

Как дал нам царь-батюшка день на то, чтоб мы баб своих изгнали, пошли мы в поля-луга, да и набрали травы энтой самой оборотной, что мудрец нам указал. Выпили отвару бабы наши, да и сказали: кто – «собака», кто – «кошка». С тех пор так и живём. Цельный месяц на небо поглядываем, полнолуния ждём. К концу уж изведёмся. Одну-единую ночку понежимся, ладушек своих поласкаем, и обратно они в домашню живность обратятся. Коли б вы опосля полнолуния к нам пришли, так узнали б, какой мы народ добрый. А вас взамен того накануне принесла нелёгкая. Нынче ж как раз полная Луна ожидается, вот и встретили вас неласково, что́ люди, что́ собаки ихние. А уж когда мишка бабу стал показывать, тут всем и вовсе невмочь стало. Вот заутра бы вам и денег дали, и от нас укрыли, да и наш брат-стрелец разве стал бы этак-то рьяно долг сполнять?

Так что сделайте божескую милость, не держите меня. А то моя Мурочка уж заждалась. Да и мне ишо месяц до следующего полнолуния не вынести.

Пожалели его Еська с Кумачом, но не отпустили, а велели сказывать, что́ их ждёт.

– Для таких, как вы, у нас наказание одно. Дают тебе испить настоя с оборот-травы, а после спрашивают: «Чего чуешь, мил-человек?» Мил-человек-то, ясное дело, отвечает: «Ничего, мол, не чую». И только он это произнесёт, как в ничего и обращается, потому именно такое его первое слово было. Исчезает напрочь, одним словом говоря. То бишь не вовсе напрочь, а раз в месяц обратно является. Так что нынче тута, в остроге-то, народу много сберётся.

– Так а чего ж они не бегут отсюдова? Раз их вона сколько, пущай бы вас всех, охранников, перебили, да и на свободу утекли.