Эскадрон «Гильотина»

Третьим стал Хуан Эскаланте, молодой наследник огромного состояния, которое он недавно еще и приумножил, женившись на пухленькой польской графине с миллионным приданым. Эскаланте тоже заплатил без звука. Его тоже освободили. В толпе зрителей слышался ропот недовольства: люди хотели зрелища. Операторы «Mutual Film Go» начали нервничать и требовали от Вильи более решительных действий: «Потребуйте сумму, которую они не смогут заплатить. Сто пятьдесят тысяч песо, скажем». Вилья пожал плечами — сто пятьдесят так сто пятьдесят.

Подошла очередь Ромуло Менесеса, самого богатого человека в Сакатекасе. Менесес не моргнув глазом выложил сто пятьдесят тысяч песо — у него оставалось еще в двести раз больше. Взял расписку и ушел.

Пятым стал Карлос Саманьего, старый плут, владелец шахт и отец огромного семейства. Он успешно вкладывал деньги не только на родине, но и по ту сторону Атлантического океана — открыл в Париже шикарный ресторан. Поездки в Париж его и разорили. Саманьего ездил туда со всеми своими детьми: десятью сыновьями и пятью дочерьми («чтобы научить их вести дела», — как он сам говорил). Но корм в коня не пошел. Пользу из этих поездок извлекли лишь хористки «Мулен Руж»: они вдоволь наелись икры и напились шампанского — всем этим их щедро угощали сыновья дона Карлоса. А его дочери без счета транжирили отцовские деньги, покупая шелковое белье, шляпы со страусовыми перьями и духи с экстрактом голландских тюльпанов. Саманьего не смог осуществить своих планов, а от его несметного богатства остались лишь воспоминания. Поэтому когда от него потребовали сто пятьдесят тысяч песо, он ответил, что у него их нет.

Публика обрадовано зашумела и зааплодировала. Операторы «Mutual Film Go» радостно оживились. Саманьего как нельзя лучше подходил на роль врага революции — типичный порфирист, старый и жадный. Кроме того, у него было множество дочерей, а значит, появлялась возможность снять душераздирающие кадры: дочери лишаются чувств при виде того, как падает отрубленная голова их отца. А возможно — кто знает? — и при виде того, как эту голову пинает героический капитан Веласко.

Вилья, который всегда слыл человеком сострадательным, спросил старика, действительно ли у него нет требуемой суммы. Саманьего со слезами на глазах повторил, что денег у него нет (это была прекрасная сцена, как вспоминал много лет спустя оператор Шерман Мартин).

Дальше все пошло так, словно было задумано и отрепетировано заранее: одна из дочерей Саманьего — младшая и самая красивая — подбежала к Вилье, бросилась ему в ноги и закричала:

— Возьмите меня! Делайте со мной, что хотите! Надругайтесь над моим телом, только оставьте в покое моего отца! (Очень хорошая сцена, отмечал Мартин, жаль, что ту пленку засветили).

Генерал Вилья, который и без того уже принял решение забрать всех пятерых дочерей Саманьего, поднялся со своего места и несколько мгновений пристально смотрел на девушку (да и как было не засмотреться в эти прозрачно-голубые глаза!), вздохнул и ответил, что ценит ее жертву, что предложение ее очень (взгляд генерала скользнул вниз, сантиметров на тридцать ниже голубых глаз) заманчивое, но что дело, которому он служит, заставляет его требовать совсем иных жертв. (Сказал он это лишь потому, что рядом стояли операторы «Mutual Film Go». Если бы не они — он, ни секунды не медля, согласился бы на предложение).

Услышав ответ мятежника, девушка приблизилась к отцу, поцеловала его в лоб и испустила такой душераздирающий стон, что сама упала без чувств (эту сцену, к счастью, пленка сохранила, и всякий желающий может увидеть ее в кинематографическом архиве Музея современного искусства в Нью-Йорке). Другие дочери Саманьего тоже закричали и попадали в обморок, а их братья, стоя на коленях, просили милости у неба.

Публика бурно реагировала на происходящее, замечая каждое изменение выражения лица и каждое движение старого шахтовладельца.

Настала решающая минута. Сержант Алварес и капрал Бельмонте — умелые исполнители порученного им дела — подхватили старика и поволокли его на эшафот. Старик, понимая, что настал его последний час, пытался сохранять достоинство, но старые плечи не вынесли тяжести происходящего: он ссутулился, обмяк, и Алваресу пришлось почти тащить его, чтобы поставить на колени перед гильотиной. Старик покорно положил голову, куда ему велели, и приготовился умереть.

Капитан Веласко встал по стойке «смирно» в ожидании приказа. Барабаны закончили выбивать дробь и смолкли. Вилья подал знак рукой. Капитан Веласко потянул за шнур. Зрители напряглись, ожидая, что сейчас нож, сверкнув, упадет на шею жертвы.

Но этого не произошло. Веласко снова дернул за шнур — никакого результата. Он дернул еще раз (старик в очередной раз замер от ужаса) — и снова ничего не случилось.

Вилья сначала растерялся, но потом пришел в ярость: эскадрон Веласко подрывал его с таким трудом созданную и так тщательно поддерживаемую международную репутацию.

— What’s going on? — крикнул один из операторов.

— Что, черт возьми, здесь происходит? — рявкнул полковник Рохас.