Последние кусты, за ними на пригорке выросла ветрянка, двести метров подстриженной телятами полянки и дома Белой Горы. Куров заложил последнюю из сунутых Исаковым обойм, расстрелял ее, заставив «синих» прикрыться кустами, повернул и, разом ударив шенкелями, метнулся через поляну к деревне. Взбулгаченные гуси, разбегаясь, ошалело хлопая по земле крыльями, подняли сплошной гогот; куцехвостая собачонка бросилась ему наперерез, но, увидев над своей пастью мечущиеся копыта, взвыла и ударилась в ближайшую подворотню. Вот дом, вернее избушка, ограды у нее действительно нет, это Куров помнит еще с разведки; на задах ее сразу начинаются кусты ольховника и березовой поросли. Сюда. Вдруг вырос плетень от маленького огорода избушки до соседнего дома... Ч-черт!.. Куров придержал лошадь и, нацелившись между кольями, повел ее на прыжок. Р-раз!.. Есть!.. Кусты... Кто это там? Исаков. Ждал, значит.
Равняясь с Исаковым, Куров перешел на рысь, так как кустами здесь заросло почти сплошь. Скоро кусты стали реже, оборвались вспаханной полоской, а за нею они по свежим следам выехали на пастушечью тропинку, дали широкую рысь и вскоре заметили маяка; тот махнул им вправо и поехал вперед, свернув с тропинки в заросли.
У обочины той дороги, по которой они ехали на Бронницы, встретили взвод, продолжавший разведку в первоначальном направлении.
— Все! — доложил подъехавший Исаков командиру взвода.
— Как оторвались от «синих»? — спросил командир.
— По-моему, они не поняли нашего маневра.
— Ну хорошо, присоединяйтесь ко взводу.
Взвод, просачиваясь через кусты, двинулся вперед. Присоединившийся Куров ломал себе голову над маневром командира, но все-таки не понимал, почему они обтекли «синих» и сейчас, находясь в тылу их разведывательного эскадрона или даже отряда, едут в самое пекло на главные силы.
— А как же этот противник-то? — спросил он у ехавшего рядом отделкома Самсонова.
— За ним трое уехали, если что — сообщат.
«Мало радости, что за ним трое уехали», — думал недовольный Куров.
Справа, сзади на дороге раздался топот галопирующей лошади. Куров привстал на стременах и в узенькую прогалину увидел мелькнувшего по направлению на Бронницы всадника. Он успел заметить припавшего к гриве бойца, у которого на затылке до воротника лежал козырек фуражки.
— Противник! — схватился Куров за поводья, готовый ринуться следом.
— Это, вероятно, с донесением, его сейчас поймают, — ответил отделком.
Через несколько минут пролетел еще один, а первого уже двое дозорных вели к командиру. Его взмокшая лошадь часто дышала, глаза ее, как от угара, помутились, с губ падала хлопьями пена.
— Донесение? — спросил командир у одного дозорного.
— Не успели, товарищ командир, он его изжевал и проглотил.
— Чего же вы... — нахмурился командир.
— И лошадь у него... — оправдывался дозорный. — Абрамова вышиб из седла, мне в зубы дал да еще за клинок хватался.
— Вы чего деретесь? — недовольно посмотрел командир на «пленного».
— Они сами меня за плечо хватали, — сердито ответил «пленный» Карпов. — А этот говорит: «Стой, говорит, а то зарублю».
— А у меня и шашка-то в ножнах была.
— А я видел, где она у тебя?
— Ладно. Не галдите, — прервал их командир. — Вы, пленный, езжайте с нами, а вы, — кивнул он дозорным, — езжайте обратно. Ухо не вешайте там, да смотри, чтоб без драки.
— Есть! Ехать обратно!
Куров с уважением посмотрел на маленького, белобрысого Карпова, не побоявшегося проглотить бумажку и до последнего бившегося со встречным «противником».
Вскоре привели еще одного. Оскаливший в улыбке зубы Илья Ковалев на конце-обнаженного клинка, который он нес, как свечу, перед носом, вез фуражку пленного. Последний, устало сгорбившись, ехал подавленный, видимо, уже изживший досаду и позор пленения.
Увидя Ковалева, командир досадливо поморщился. Вечно этот Ковалев что-нибудь удумает.
— Отдайте фуражку!
— Есть! На! — подал он ее с конца клинка «пленному». — Я ее, чтобы не убежал. Вот, товарищ командир, донесение, он его в фуражку положил, а потом, пока доставал, я у него и поводья схватил и фуражку отобрал.
Пока Ковалев болтал, подмигивая то взводу, то пленному, командир успел прочитать следующее:
Вскоре кустарник оборвался. Перед остановившимся взводом открылось огромное поле, расчерченное узенькими ленточками крестьянских полосок. За полем серела полоса бронницких домов, над ними, вытянув журавлиную шею, во все стороны оглядывалась колокольня. Едва слышно у Белогорских высот вздыхала эскадронная труба: «Отбой! Отбой!»