Эскадрон комиссаров

— Ша, ребята! — рыкнул Кадюков. — Терпежу больше нет.

Красноармейцы, сдвинув брови, отвернулись.

— Ковалев! — крикнул Кадюков. — Скажи ты нам, долго ты будешь нас мурыжить? А?

Ковалев быстро откинулся на столб, отставил одну ногу, хотел кашлянуть, но у него не вышло. Засвистать хотел — у него тоже не получилось. Губы как-то не подчиняются.

— Ну?!

Илья сдвинул фуражку на глаза.

— Говори, гад! — чуть не плача, закричал Кадюков.

— Чего тебе надо от меня? — не поворачиваясь, проговорил Ковалев.

— Чего? Сволочь, он еще спрашивает — «чего»? Чтобы ты человеком был, как другие. Вот чего!

Илья засунул руки в карманы и, видимо, в такт каким-то своим мыслям закачал носок сапога.

— Говори! — зарычал на него Кадюков. — Говори, что ты есть за человек! Не выпустим отсюда, пока не скажешь. Говори, сволочь!

Илья дернул плечами, как бы не понимая, что они привязались к нему.

— Слышишь, Илья, — мягче заговорил Кадюков. — Тебя добром спрашивают. Неужели ты хочешь подвести своих товарищей? В лагерях первый взвод мучил, а сейчас за нас взялся. Ты думаешь, что здесь нет командиров, так что угодно можно делать?

— А вам что? — заговорил Ковалев. — Вы что за комиссары? Чево вы?.. Что я вам сделал?.. Что я, что ли...

У Ильи задрожал подбородок, он сорвал с себя фуражку и закрылся.

— Тпру-у! — заорал Кадюков на въехавшего с глиной Корыпалова. — Куда прешь? Не мог тише? А ну вас!

Он рванул свою бабу и с плеча начал ею гвоздить, закусывая губы.

Корыпалов остановился было, похлопал глазами на Кадюкова и товарищей, сердито, рывком хватающих работу, пожал плечами и поехал дальше. Илья вскочил на воз, помог сбросить глину и уехал с Корыпаловым в забои.

Ковалеву, приехавшему с одиннадцатью товарищами в город, казалось, что наконец-то он избавился от Курова, Липатова и Карпушева, хороводивших в первом взводе. Но после первой же отлучки ему «по-товарищески» сказал Тихонов, начальник команды, что это первая и последняя, и в тот же день была выпущена специальная стенгазета с одиннадцатью заметками исключительно о нем.

Больше всего Илью кольнула заметка Граблина, второвзводника, который и писать-то научился только перед лагерями.

«Товарищ Ковалев у нас по Ленинской путе не идет», — писал Граблин.

«Вот стерва! — злился Ковалев. — По какой же я, по-евонному, пути иду? По буржуазной, что ли? При чем тут Ленин? Дураку-то и грамота не впрок».

Не меньше его обозлило и стихотворение какого-то «Снайпера»:

НА ЧЕРНУЮ ДОСКУ!!!

Жил на свете Ковалев,

Был он парень бравый,
В самовольную ходил
Он в отлучку к бабам.
Из-за девок он совсем
Позабыл работу,
Целы ночи напролет
Шлялся без заботы.
Он лихой и прехрабрец
С седыми стариками:
— У! — кричит ему, — подлец,
Прощайся с бородами! —
От какой вояка он,
Что ни день, то хуже,
Про конюшни, эскадрон
Не думает, не тужит,
Уж давно, давно пора
Парня нам одернуть,
Занести его как раз
На доску на черну.

Фома Снайпер

«Баскаков, холера! — вспыхнул Ковалев. — Кургузый черт! «Снайпер»! В корову-то не попадет, а туда же!»

Ковалев взялся за работу. На конюшне рвал и метал, начал опять зубоскалить и уже по своей беспечности забыл и о «путе» Граблина и о стихах «Снайпера», как вдруг неожиданно, как он сам считает, случился второй грех, вторая отлучка до утра. Ребята ему ее больше не простили. Для Ковалева потянулись дни отчуждения, как в лагере в первом взводе. Он по-собачьи заглядывал товарищам в глаза, старался кому-нибудь помочь, удружить при случае, но они сторонились его и, жалея про себя и в то же время чувствуя неприязнь, сердились на него еще больше.

Поздно ночью в город приехал третий взвод. Трехмесячная учеба их кончилась, и они после торжественного собрания, чтобы не терять лишний день, уехали в город расформировываться. Еще с вечера за некоторыми приехали подводы из деревни, высланный вперед каптер приготовил штатскую одежду, а утром, в коротеньких ситцевых разноцветных рубахах, они до смешного не походили на вчерашних красноармейцев. Они простились с командой, долго, как с боевыми товарищами, прощались со своими лошадьми и наконец разъехались и разошлись в разные стороны.

Ветров крикнул с конюшни Ковалева и увел его за угол зимнего манежа.

— Вот чего, — смотря Илье в переносье и удивляясь, до чего у него непоседливые глаза, заговорил Ветров. — Я насчет Анки.

Глаза Ковалева забегали еще быстрее, они на секунду остановились на ветровских холодных и колющих серых зрачках и запрыгали, как от погони.

— Что ты намерен делать?

— Ничего не намерен, чего мне делать?

— А как с ребенком? Ты ведь скоро отцом будешь, — с едва заметной усмешкой переспросил Ветров.

У Ильи чуть дрогнула одна щека, но он молчал.

— В эскадрон приходила она, тебя искала.

— Ну и что же?