Эскапада

Как бы там ни было, и куда бы ни направлялись ее мысли, они сообщали лицу м-ль де Фреваль странное выражение раздумья и замкнутости, сурово сжимали ее губы и бороздили лоб морщинкой, свидетельствовавшей о глубоком погружении в себя. Иногда облачко грусти затуманивало ее черты, слегка искаженные тоскливым выражением, омрачавшим ее прелестное лицо несвойственной ей в другие минуты суровостью. Все это разрешалось слезами, катившимися из ее прекрасных глаз по свежим щекам. Что заставляло ее проливать их? Нет, не смерть г-на де Шомюзи, известие о которой она выслушала скорее с учтивостью, чем с печалью. Может быть она оставила в Вандмоне несколько подруг, которых ей недоставало, и сожаление о которых вызывало у нее слезы? Какое горе могло быть у нее? В Эспиньолях никто не обижал ее, каждый старался ей понравиться. Гогота окружала ее заботами. Аркнэн был у ее ног. Г-н де Вердло баловал ее. Она вела жизнь в общем счастливую, хотя и уединенную; но это одиночество, по-видимому, не тяготило ее, Так может быть ее волновало то, что такое существование окажется непродолжительным? Г-н де Вердло был не молод. Подумает ли он о том, чтобы обеспечить ей приличное будущее, или же после безмятежной эспиньольской жизни она будет предоставлена случаю и осуждена возвратиться в ту тревожную неизвестность, из которой вышла? Так или иначе, явно было, что какая-то неотступная мысль занимала Анну-Клавдию и погружала ее в задумчивость, мысль, которую она не в силах была прогнать из своего сознания и которую переворачивала на тысячу ладов. Но что это была за мысль: сожаления о прошлом или горькие воспоминания о нем? Опасения за будущее, неверность которого невозможно было затушевать безмятежностью слишком спокойного, слишком тихого настоящего? Не было ли у Анны-Клавдии де Фреваль какой-нибудь романтической наклонности, которая мучила ее и воспламеняла ее чувства и воображение? Может быть она не в силах была совладать с заигравшей кровью и хранила под спокойной внешностью бурные и пылкие чувства, тайно подавляемые? Или повиновалась исходящей из глубины ее существа неведомой ей силе, и была во власти глубоких внутренних потрясений, произведенных ею? Анна-Клавдия де Фреваль переживала ту пору, когда у девушек начинает складываться предрасположение к любви, – не была ли она готова почувствовать действие этих первых позывов к страсти? Она приближалась к возрасту, когда достаточно девушке подслушать какое-нибудь слово, увидеть мельком какое-нибудь лицо, и в ней ярким пламенем загораются чувства, в которых участвуют все силы и все помыслы воображения, – возрасту, когда девушки влюбляются в самые образы любви, даже если эти образы не соответствуют никакой реальности.

А Анне-Клавдии де Фреваль наверное приходилось слышать разговоры о любви! Конечно почтенный г-н де Вердло вовсе не упоминал о ней в своих речах, но ведь в монастыре дело обстоит иначе. Разве любовь не является постоянной темой разговоров пансионерок, их в большей или меньшей степени замаскированной заботой? Разве существует другой предмет бесед в дортуаре, коридорах и саду? Наверное Анне-Клавдии невольно приходилось принимать участие в этих беседах и слушать, как ее подруги говорят о женихах, свадьбах, любовницах, ибо как ни тщательно отгорожены монастыри от мира, мир все же просачивается в них. Что же осталось у Анны-Клавдии от этих разговоров, и в какой степени была посвящена она в тайны любви? Было ли у нее желание испытать ее или внушить другому? Касалась ли любовь своим горячим дыханием лица м-ль де Фреваль в ее сновидениях, и не воспоминание ли об этом прикосновении, словно сон наяву, заполняло ее мысли, когда она сидела подле окна, уронив на колени свою работу, с горящими щеками, пересохшим ртом и глазами, полными слез?