Эскапизм

Дорогие мои. Я ненавижу унижаться, я ненавижу о чем–то просить. Для меня легче проиграть и потерять, чем заискивать и молить о помощи. Но тут я готов унизиться до последнего. Я готов лизать немыслимые предметы, чистить отхожие места, стоять в бесконечной очереди, готов не закрываться от удара, пренебрегая инстинктом. Я готов потешничать, строить смешные рожицы и быть петухом, который, торчит около параши и языком заменяет зэкам туалетную бумагу. Красные, черные, шерстяные, обиженные — все подходите! Я могу принять на голову атомную бомбу и не моргнуть. Я могу сам стать атомной бомбой и разорваться на испытании. Я могу перейти с восьмиградусного пива на шестиградусное. Я все могу перенести, но только:

— пожалуйста, не рожайте больше детей.

Милые мои, не делайте этого. Не надо. Если хотите — я повторю вам чуть более сахарно, коверкая слова:

— пазалуста, не лазайте больсе дитей.

Если у вас иной менталитет и вы привыкли к палке и грубым приказам — я наберу в легкие двадцать кубометров воздуха и крикну вам в самое ухо, оглушу вас навсегда, посеяв в голове непрерывный вой и звон:

— Перестать рожать! Мрази! Я сказал — перестать!!!

Знаю, знаю: я рос одиноким барчуком, кормящимся добром, центром вселенной, одиноким пупом земли. Слово Севочки было свято и Севочка всегда учинял что–нибудь плохое. Я вырос трусом, неудачником, воришкой и пьяницей. Я никогда не терпел особую нужду, я врал напропалую, все мои беды я причинил себе сам. Я могу предать любого из вас от страха или ради курьеза, мне не нужно соратников, друзей и подруг. А если нужно — то чтобы развлечь себя на короткое время. Мне плевать на свой народ, мне плевать на чужой народ. Я — эгоистичная развалина, хотящая обратить на себя внимание. Я состарил своих родителей просто будучи таким, какой я есть. А они состарили меня. Нигилист и извращенец мыслей. Самоучка, мазохист, ленивец, иммигрант… Знаю, знаю.

Но вы — другие! Вы запросто во многом лучше меня. Я отношусь к вашей массе с иронией и злобой, но это от безвыходности нашего с вами положения.

Вы выручаете друзей и родственников из беды, вы помогаете друг другу, вы любите своих детей и пойдете ради них на любые жертвы. Вы завещаете своим внукам крупные суммы денег и квартиры. Вы справедливы и искренни. Вы сдерживаете свои обещания. Вы готовы пойти под шквальный огонь артиллерии к реке, чтобы набрать ведро воды для своих умирающих от жажды близких. Вы сдаете кровь и дарите почку больному племяннику. Вы подаете милостыню. Вы чистите зубы своей собаке, чтобы у нее не было кариеса. С попугайчиком беда! Уж не болит ли горлышко? Вы умеете прощать, вы придете на помощь в трудную минуту. Даже к таким как я. Умнее, ловчее, способнее. Добрее, в конце концов.

Вы умеете жить и приносить радость себе и другим.

Однажды я пошел в театр (по–моему, на Таганке), и в антракте один молодой человек, вытащив из паспорта десять тысяч рублей, повел свою свежую как булочка подругу в буфет, чтобы там налопаться осетрины с фантой и обсудить игру актеров.

Когда спектакль кончился — я ехал домой на метро и чувствовал острейшую жалость к этой паре. Сам не знаю, почему. Как вспомню, как он из паспорта деньги доставал — так хоть плачь.

Мне жаль людей в очках. Когда они плачут — очки сразу снимаются.

Все–все таки вы все очень хорошие. Вас очень много, и я прошу, прошу прямо из толкающего кровь сердца:

— Хватит. Нас в этом мире достаточно.

Выражение «полно народу» хуже, чем любое матерное. Нет ничего пошлее и гаже, чем «народ».

Выражение «ради моих потомков» хуже всего когда–либо сказанного на свете.

Народ, народности — это же так неприлично! Поймите вы это наконец… Это как криво подставленное больничное судно. Паштет инфекционного кала, скользнув по краю, пластилинно ляпается на кафельный пол.

Все наши беды, наши страдания происходят потому, что после нас кто–то еще будет. Этим страшным «будет» мы парализованы от маковок до больших пальцев ног.

Наша индивидуальность ежесекундно придушена нашей численностью

Невозможно ничему радоваться, невозможно достигнуть счастья и прогресса в своих чувствах, когда вокруг тебя — в миллионах маток зреют плоды. Пока мы рожаем, осеменяем, брюхатим — у нас нет выхода. Мы навсегда пойманы, залиты в кубы цемента и опущены на дно шахты. Потому что так заведено, а «заведено» — тоже страшное слово.

Детишки продолжают поступать и каждый из них — комок земли на твой гроб.

Не спорю: детородный инстинкт силен — особенно у женщин. Наш род должен продолжаться. Чувство материнства прекрасно! Ах, ни с чем не сравнимые ощущения, когда новорожденного ребенка кладут тебе на потную грудь.