Эсхатологический оптимизм. Философские размышления

«Просветить не значит научить, или наставить, или образовать, или даже осветить, но всего насквозь высветлить человека во всех его силах, а не в одном уме, пронести всю природу его сквозь какой-то очистительный огонь. Слово это взято из нашей церкви, которая уже почти тысячу лет его произносит, несмотря на все мраки и невежественные тьмы, отовсюду ее окружавшие, и знает, зачем произносит. Недаром архиерей, в торжественном служении своем, подъемля в обеих руках и троесвещник, знаменующий Троицу, Бога, и двусвещник, знаменующий его сходившее на землю слово в двойном естестве его, и божеском и человеческом, всех ими освещает, произнося: «Свет Христов освещает всех!» Недаром также в другом месте служенья гремят отрывочно, как бы с неба, вслух всем слова: «Свет просвещенья!» – и ничего к ним не прибавляется больше».[285]

Свет Христов – это не деистская сухая рациональность немецкого Просвещения. Это тайный голос бытия, который преображает мир, делает его чудесным.

Конечно, теоретически, русская философия и русская культура, столкнувшись с западным Просвещением, могла бы выбрать последовательную стратегию – перетолковать того же Лейбница в подлинно христианском, православном ключе. Но в этом и состоит особенность нашей психологии: мы пронзительно видим подмену, чувствуем фальшь, предвосхищаем катастрофу. И если это дойдет до нашего сердца, мы обращаемся к своей традиции. Но последовательно соотнести одно с другим, развязать гордиев узел европейского Модерна у нас не получается. Поэтому, с одной стороны, «Петербургские повести», вырождающееся дворянство, подъем самых темных сил, а с другой – тройка Русь и Свет Христов. И ничего между ними.

Модерн – это господин Нос. Но как поместить его назад в тело, а тело в душу, а душу в Церковь, а Церковь к Царство Небесное – мы, наверное, не знаем. В этом наша трагедия: мы видим, что несемся в бездну и не строим иллюзий, и знаем, что мы потеряли (в этом секрет русской ностальгии), но как повернуть назад? На это в русской культуре, и тем более в зачаточной русской философии, мы ясного ответа не найдем. Быть может, это наши отцы-основатели оставили для нас.

«Открытое общество» у Бергсона и Поппера: взгляд традиционалистки

Свободу частному

В современной политической философии постоянно фигурирует концепт «Открытого общества». В целом «открытое общество» противопоставляется, с одной стороны, традиционному обществу, а с другой – современным формам диктатуры и тоталитаризма. Сегодня этот концепт стал практически священной коровой либерализма, и всякий, кто попытается даже объективно и отстраненно анализировать «открытое общество», не говоря уже о прямой критике, попадает в «черные списки».

Конечно, «открытое общество» представляет собой полную и прямую антитезу иерархии и цельности. Оно является выражением той силы, которую Владимир Соловьев называл стремлением «дать свободу частным формам жизни» и которая выражает сущность современного Запада. Обожествление этого концепта приоткрывает нам своего рода «религиозную сущность» демократии, у которой тоже, оказывается, есть свои догмы, символы веры и неприкасаемые принципы.

Однако я нарушу эти табу и попробую рассмотреть становление концепции «открытого общества». Я сделаю это на основании двух авторов, которые впервые и сформулировали ее – Анри Бергсона и Карла Поппера.

Идея эволюции как со-развитий/расходящихся линий

Первым выражение «открытое общество» употребил французский философ Анри Бергсон, известный как теоретик «теории эволюции» и «жизненного порыва». Применение его философских воззрений к социальному устройству и привело его к этому концепту. Поэтому следует сказать несколько слов о том, как он понимал эволюцию.