Эскимо с Хоккайдо

Я уставился на сломанную люстру из дерева и проволоки, которая свисала с подмоченного потолка, и прикинул, что сказал бы по этому поводу парень из «Струны Ниппона». Эти искореженные останки прежде были акустической гитарой, которую, по его статистике, рокеры никогда не бьют. Седьмая категория — дизайн интерьера. Я лежал на затейливой антикварной кушетке, обитой золотым бархатом. В свое время этот предмет меблировки был бы выставлен за изрядную цену в каком-нибудь престижном бутике Аоямы. Но прошли его денечки: от множества сигаретных ожогов обивка сделалась пятнистой, как шкура издыхающего леопарда.

— Я уж думал, с этим дерьмом покончено, — рассеянно вздыхал Суда, расхаживая по комнате. Расхаживать было особо негде. Груды виниловых пластинок боролись за место под люстрой с упаковками от фаст-фуда, забитыми пепельницами, раздавленными пивными банками, кассетами, дисками, проводами электрогитары, книгами и журналами. Гигантский черный усилитель — в нем бы хоронить профессионального борца Великана Бабу,126 — торчал в углу, занимая пространство размером в пять татами.

— Суда, я потрясен, — заметил я. — Я-то думал, ты из этих анально-ретентивных педантов.

Суда обернулся, явно удивившись, что ко мне вернулся голос. Белая майка-безрукавка обнажала бы мускулы — если б он успел их накачать. Рыжие и светлые пряди обвисли, упали ему на плечи, на руках новенькие перчатки без пальцев, для подъема тяжестей — трудно воспринимать всерьез человека в таких перчатках. С другой стороны, я только что лежал в собственной блевотине, и это вряд ли повышало мой авторитет. Наверное, я здорово испачкался: кто-то снял с меня белую рубашку и вместо нее надел черную гастрольную футболку «Мерцбоу»127 и кожаную мотоциклетную куртку. Неплохо смотрелось с черными брюками в обтяжку и ботинками.

— Живой, а?

— Как диско, — полусонно ответил я.

— Говорят, диско возвращается.

— Повезло мне.

— Но это давно говорят, — уточнил Суда. — Доктор Ник уже едет. Он сказал, что ты выживешь, но хочет сам тебя осмотреть. Пусть заодно и нос посмотрит.

Я поднял руку и ощупал эту часть лица. Жуть до чего больно. Нос распух размером со сливину — здоровенную, гадкую сливу, которую ни в коем случае нельзя трогать.

В комнате явственно ощущался недостаток любви. Суда был расстроен. Вероятно, чувство чести не позволяло ему задавать вопросы и возмущаться тем, что его посреди ночи вызвали спасать наркомана от передозировки. Или ему такие подвиги надоели, как исполнение одной и той же хитовой песни: рутина, все равно что завязывать шнурки на ботинках.

В двух шагах от меня электронные часы гигантской видеодвойки показывали 3.35 утра. Часы стереопроигрывателя рядом с видеодвойкой утверждали: 1.19 дня. Часы в виде Элвиса кривовато улыбались со стены, но ничего не говорили: кто-то оторвал у них руки. Мне показалось, будто безрукий Элвис все еще тикает, но может быть, это кровь пульсировала в голове. Из носа в горло порой затекала струйка крови, желудок многократно перекрутился и стал похож на собаку, сделанную из воздушного шарика.

— Аки и Маки нашли тебя одного, без сознания, — сообщил Суда. — Им пришлось бросить в окно кирпич. Боюсь, кирпич попал тебе в лицо.

— Кирпичу сильно досталось?

— Шути сколько влезет. Они тебе жизнь спасли, черт возьми!

Что-то забрезжило. Госпожа Сэцуко Насимура и лав-отель «Челси». Ребята нашли только меня — ну и ладно. Как бы я объяснил ее присутствие? Мне и самому далеко не все было ясно. Убедившись, что я жив и могу думать, я снова задумался над загадкой этой особы. Так близко к смерти я не бывал с прошлого апреля, когда глава китайской секты Сяпин Лу попытался уморить меня ядовитым порошком из навозного жука.

Дверной звонок вместо обычной трели испускал МИДИ-версию первых трех тактов «Счастливого уикэнда любви», жизнерадостного хита «Святой стрелы». Суда сделал полшага, отпер замок и раздвинул двери.

Аки и Маки бок о бок протиснулись в комнату. За ним вошел невысокий жилистый лысый человечек, разукрашенный, словно выставочный зал в Атлантик-сити. Двуцветные ботинки, свободный лиловый пиджак, брюки из кожи питона, отливающей металлом. Под пиджаком — шелковая рубашка цвета игрушечной канарейки, ворот распахнут, выставляя напоказ путаницу ломбардных золотых цепочек на впалой груди. В ушах больше колец, чем на пне красного дерева, и пальцы тоже не в обиде.

— Это доктор Николасовшиц, — представил его Суда. — Из Армении. Мы его зовем «доктор Ник».

— Как дела, док? — фамильярно окликнул я, не успев хорошенько подумать. Но доктор, если и был задет, ничем этого не показал. Таким хоть саблю в живот втыкай, они эмоций не обнаружат.

— Вот он, пэбокэ. — Суда указал на мое распростертое на кушетке тело. Пэбокэ — жаргонное обозначение героинщика. Буквально: «Человек, запутавшийся в героине». Что да, то да — я запутался, но героин тут ни при чем.