Эскимо с Хоккайдо

– По всем каналам передают, – скорбно пояснила женщина, качая головой. Я не успел даже вглядеться в телик, как она протянула мне портрет, который нежно прижимала к груди. Она держала фотографию очень бережно, словно боялась сломать.

На снимке в рамке эта самая девушка стояла рядом с длинноволосым парнем в мотоциклетной куртке. Их сфотографировали в баре. Девушка сияла, парень демонстративно надул губы, морда побагровела от выпивки.

Я не врубался.

На экране репортерша с микрофоном стояла на фоне высокого здания. Явно не отеля «Кис-Кис», да и вообще дело происходило в другом городе. Я попытался опознать район Токио, но тут картинка внезапно сменилась.

Весь экран заполнило лицо женственного юноши с пышной рыжей шевелюрой, под цвет которой он выбрал себе помаду и тени для век. Из-под тонкой черной рубахи с рукавами-сеточками виднелась длинная серебряная цепочка, голова наклонена под тщательно выверенным углом: точно между боже-как-я-сексуален и боже-как-я-устал. Под снимком – две даты с промежутком в двадцать семь лет.

Юноша был мне знаком, как и всякому, кто бывал в Японии за последние пять лет. Я видел это лицо чаще, чем Джон Хинкли смотрел «Таксиста»[16], и все же не узнал на фотографии, лелеемой его молодой поклонницей, потому что ни разу не видел парня без грима.

Звали его Ёсимура Фукудзацу, или попросту Ёси, и он был солистом самой популярной в Японии рок-группы «Святая стрела».

Кроме того, Ёси был еще много кем, в зависимости от точки зрения: попсовым диктатором, бездарным кривлякой, наглым гением гипофиза, худшим, что случилось с японской рок-музыкой после «Эм-ти-ви», очередным наркоманом, совершенно потрясным иро-отоко[17], за которого восхищенной девушке и умереть не жаль, ужасным развратителем/идеальным символом апатичной японской молодежи, выросшей в «утраченное десятилетие» девяностых.

А теперь Ёси превратился в покойную рок-звезду. Выдернули мальчика из розетки на двадцать восьмом году.

Отчего-то меня разобрал смех.

Молодая женщина вновь обернулась, печально и пристально вгляделась в мое лицо. Наверное, приступ «смехунчика» вызвали две смерти разом: ничего забавного в двух мертвецах не было. Я вернул поклоннице Ёси его портрет.

– Очень жаль – пробормотал я.

– Вы тоже поклонник «Святой стрелы»? – спросила она сквозь слезы.

– Ничего ребята.

Она слегка отодвинулась и глядела уже не так ласково.

– Послушайте, – заговорил я. – Не знаю, как сказать, так что брякну, и все тут: Ночной Портье…

– Забыл принести вам полотенца, – подхватил бармен, укоризненно качая головой. Он мгновенно превратился в служащего отеля, готового рассыпаться в извинениях. – Вы уж простите…

– Нет, – перебил я. – Не в этом дело. Он умер. У меня в номере.

На мгновение изумленные взгляды обоих зрителей приковались к моему лицу, потом снова к телевизору. Репортаж о смерти Ёси уже сменился рекламой шампуня.

С этого момента дело пошло веселее. Приехали санитары и, не задавая лишних вопросов, вывезли тело из номера. Тихой сапой, чтобы не потревожить других постояльцев. Если таковые имелись.

Явился Дневной Менеджер, усталый и помятый, по его представлениям, – то есть он выглядел так, как мне и не снилось в мои лучшие дни. Он тоже рассыпался в извинениях и предлагал мне перейти в другой номер. Я возразил: мол, нет смысла таскать пожитки с места на место, ничего страшного, поживу и тут.

– Прекрасно, – в конце концов сказал он, – вы храбрее меня.

Пока длился переполох, кошка не вылезала из-под кровати. Дневной Менеджер обеспокоился: не нанесут ли эти события психическую травму чувствительному животному. Я взял грех на душу и солгал, будто кошка проспала самое страшное и даже не заметила, как зашел Ночной Портье. Боюсь, любитель кошек мне не поверил. Он оставил мне свой домашний телефон и просил звонить, если белоснежной принцессе станет не по себе.

Бармен и та молодая женщина торчали в коридоре под дверью моего номера, не зная, на чем сосредоточиться: на происшествии в отеле или на трагедии, свершившейся за много миль от нас в Токио. Они растерялись, их скорбь нарушили, запутали, выбили из колеи. Ночной Портье неудачно подгадал.

Насчет Ёси репортеры пока лишнего не говорили, но я написал столько биографий угасших рок-звезд, что знал наизусть: если человек помирает в двадцать семь, безмолвные подозреваемые – либо наркотики, либо суицид. Тучи репортеров несутся в погоне за словами, будто призрачное войско, рассекающее зыбкий ночной мир Токио. Подростки обрывают друг другу телефоны, делясь скорбной вестью. По всему миру взрываются сенсациями интернет-чаты. К утру по поводу смерти Ёси накопится больше сплетен, чем о злодеяниях японцев в пору Второй мировой войны, и с каждым слухом подлинные обстоятельства будут становиться все туманнее и туманнее. Как сказал некогда самурайский писец Ямамото Цунэтомо[18], источник тайны – устное слово.