– Бывало. Немцы жгли в империалистическую, в Гражданскую белые и красные по разу, затем в Отечественную – румыны… – дед помолчал, досадливо сопя. – Только я тебе, милок, вот что скажу. Ни один человек не подожжёт, чтоб каждое брёвнышко разом полыхнуло, да так, словно его в керосине вымачивали. Сколько раз своими глазами видел: вокруг ни души, а оно само вдруг р-раз – и пламя до небес.
– Из камня строить не пробовали?
– А то! Ещё как пробовал! Только с деревом оно просто. Дотла выгорит, золу по полям-огородам раскидал на удобрение – и строй себе сызнова. А камень этот… Круши его потом, выворачивай из кладки. Закопчённый-то! Сам уломаешься, грязный как чертяка… Тьфу!
– Может, не строить тогда вообще?
Дед немедленно помрачнел:
– А ты иди попробуй не строить-то! В какой день не строю – сон снится, будто дом мой вот так же… Каждое брёвнышко разом… А сам внутри! – дед помолчал, глядя куда-то в сторону. – Ну, сон – бог с ним, да только на двадцатый день просыпаешься, ан оно и не сон уже. После второго раза я с этим не шутил.
– Может, место тут такое? Почему бы вам не переехать?
– Да потому что на новом месте всё так же будет! Как хочешь назови – сглазом ли, порчей, но оно следом переедет. Ты, милок, нос-то не криви. Тут люди и пошире лбами бывали, учёные с приборами, да всё одно ничего не поняли. Нет у них прибора, чтоб такое замерять.
– И давно это у вас?
– Да сколько Погореловка стоит. Веков двадцать пять уж, ещё когда тут городишко греческой стоял. Вот от них мы и… – заметив, что на лице слушателя все отчетливей проступает сомнение, дед оборвал себя на середине фразы и вспылил. – Знаешь что, голубь? Утомился я тебя убеждать. Сиди себе, жди полуночи. Там и глянем, скривишь ты такую же рожу, аль нет.
Взглянув на часы, Андрей торжествующе воскликнул:
– Так ведь полночь-то уже прошла. Полпервого, Платон Леонидыч!
–
– Шутишь? Часы давно подводил? – Платон неожиданно всполошился и начал озираться, после чего вскочил и всплеснул руками. – Как же так? И впрямь, полночь миновала. Неужто забыл что-то? Не достроил? Да не может же быть. Должно уже полыхнуть-то!
И застыл как вкопанный.
– Не полыхнет, – громко и отчётливо произнёс женский голос.
Откуда? Андрей вертел головой в поисках источника этого голоса, пока не наткнулся глазами на деда. Тот уже стоял на коленях, воздев руки к небу и лопотал что-то на смутно знакомом языке. Деревенское оканье начисто исчезло из его речи. Вид у него был совершенно безумный, однако больше всего Андрея почему-то потрясло зрелище оброненной самокрутки, которая тлела в траве возле колена деда.
– Этот годится. Я останусь в нём, – продолжал голос.
Платон заговорил громче, срываясь на крик. Кажется, спрашивал о чем-то.
– Ты искупил своё кощунство. Мы квиты, – ответили ему. – Ступай, Герострат, Тартар заждался.
Тот, кто называл себя Платоном, обмяк, съёжился – и в следующее мгновение лишь груда тряпья напоминала о том, что здесь находился живой человек.
Андрей побежал.
– Глупо. От меня ещё никто не убегал, – улыбнулась Артемида.
Андрей собрал листы с четверостишиями в аккуратную стопку и хотел было протянуть ей для ознакомления, но запоздало сообразил, что всё это время она подглядывала через плечо. Встретившись взглядом с богиней, он обречённо вздохнул и бросил всю стопку в ведро. Бумага мгновенно вспыхнула.
– Слушай, почему именно я? – устало спросил Андрей. – Герострат – это можно понять, он расплачивался за поджог твоего храма. Но я-то? Я случайный зритель и ни в чём перед тобой не виноват.
– Быть виноватым не обязательно. Лишь бы человек был подходящий.
– Я – подходящий?
– Ты – единственный из живущих смертных, кто верит в моё существование.
– Но поэт из меня… Ты же сама сжигаешь всё, что я пишу!
– Да и из Герострата зодчий поначалу был не очень. Он строил, пока не получился настоящий храм, а ты будешь писать, пока все не почувствуют, как именно твоё сомнение перековалось в веру. То же самое должно произойти с каждым, кто прочтёт эти строки.
– Ах, вот ты о чём! Могла бы сразу сказать, что тебе нужно Священное Писание…
– Мне нужно… что?
– …и пророк.
– Какой ещё пророк?
– Сейчас, сейчас, – Андрей уже рылся на книжной полке. – В наше время этот процесс великолепно отлажен. У меня тут есть пара прекрасных образцов. Тебе понравится. Можно это будет в прозе?
Вдохновительница
“Деля с кем-то постель, ты непременно напрашиваешься на сомнительные процедуры, вроде лежания на крошках или соревнования по перетягиванию одеяла. Сегодня нас балуют разнообразием – тянут со стороны ног. Ну, сейчас я покажу этому… Этой… сутулой тётке в простыне…”
Мария тихо ахнула и села, машинально натянув одеяло на себя. Такие события надо приветствовать должным образом – с отвисшей челюстью и вытаращенными глазами, ибо не всякий день видишь наяву то, что ранее являлось только во сне. Муза, как и обещала, явилась воочию.