Эскорт для чудовища

— Почему же? Как у такой гуру отношений и знатока людских душ нет мужчины? — снова перебивает меня сестра, — ты даешь советы другим, а сама кукуешь в одиночестве. Как у тебя язык поднимается вообще?

— Аля…

— Или ты мне завидуешь?

— Аля!

— А? — она вздергивает бровь, — у меня такое чувство, будто ты считаешь, что такая, как я, недостойна любви и внимания богатого парня, раз тебе так не подфартило.

Я встаю из-за стола.

— Все, хватит, — резко произношу я. Меня начинает душить обида. Наезд сестры — как удар в самое сердце. Мы всегда хорошо общались и обсуждали наши отношения, и теперь я не понимаю, почему она так себя ведет. — Знаешь, мне больно слышать твои слова, Аль. Я нисколечко тебе не завидую. Но ты не рассказываешь ни мне, ни матери о своих отношениях. Ты игнорируешь мои сообщения неделями. Не хочешь приглашать на свадьбу ни меня, ни мать, и после этого мы должны думать, что у тебя все хорошо и не задавать никаких вопросов? Ты даже не сообщила дату свадьбы! Чо я должна подумать?

— Просто ты была права, Саш, — произносит внезапно Аля, глядя на меня холодными, голубыми глазами, — будет не очень удобно, если вдруг на свадьбе кто-то из гостей шепнет Смоленскому, что выгуливал тебя за деньги. Или, что еще хуже — нашей матери. Она ведь не в курсе, чем ты на жизнь зарабатываешь. И ей не объяснишь, что ты продаешь свою мордашку и компанию, а не тело. Ее инфаркт хватит. Даже мне иногда кажется, что ты умалчиваешь о многом.

— Ясно, — подвожу я итог, хотя эти слова даются мне невероятно сложно. Я достаю кошелек из сумочки, стараясь проморгаться, чтобы не покатились слезы, и кидаю на стол пару купюр, — это за мой заказ. Пригласи хотя бы маму на вашу роспись. Я в ближайшие месяцы все равно буду сильно занята работой, так что не беспокойся — твою репутацию я не опорочу.

— Извини. Просто действительно…

— Я не обижаюсь, Аль. Надеюсь, ты правда будешь счастлива. Серьезно, — я смотрю на нее, — если тебе вдруг понадобится помощь, позвони. Поверь, ты мне дороже, чем какая-то глупая ссора из-за предрассудков.

Я разворачиваюсь и ухожу из ресторана, чувствуя, что вот-вот не выдержу.

Только сев в свою машину на парковке и заблокировав все двери, я долго плачу, уткнувшись лбом в руль.

* * *

— Если хочешь сломать мне пальцы, то ты почти на верном пути, Саша, — выдирает меня из воспоминаний голос Смоленского и я вздрагиваю, осознав, что действительно сжимаю его пальцы со свей силы.

Я отпускаю его руку, хотя больше всего мне хочется ее оттолкнуть. После воспоминаний о сестре, после того, как я снова почувствовала ту черную, жгучую боль после нашей ссоры, из-за которой мы потом перестали общаться почти на целый год. Я была не права — Смоленский, все-таки, и вправду набил ее имя на себе. Только теперь он говорит о бывшей любви страшные вещи и свел их парную татуировку, а Аля лежит в земле.

Я не верю в то, что она ему изменила. Она ведь даже перестала общаться со мной, лишь бы не очернить семью Смоленского. Она стыдилась того, чем я занимаюсь. Если после смерти что-то есть, то она сейчас меня ненавидит, глядя, как Смоленский платит мне деньги за то, чтобы я его сопровождала.

Она стыдилась меня, а он сам не впервые нанимает девушек. Не удивлюсь, если он делал это и во время их брака. Он попал в черный список одного крупного агентства, когда на отдыхе с ним и его друзьями пропали две девушки, и я помню, какую ярость у меня это вызвало — это случилось спустя месяцев семь после развода Смоленского с Алей. Пока она ходила беременная его ребенком, он кутил с женщинами.

— Задумалась, — отвечаю я ровно, — тебе стоит обратиться к хирургу, который посмотрит глубокие порезы. Я не уверена, что там не остались осколки.

«Хотя, какая мне разница» — мелькает мысль, — «даже если ты получишь заражение крови».

— Спасибо за совет, — Смоленский опускает рукава рубашки поверх забинтованных рук, — воспользуюсь им обязательно.

Звучало это несколько саркастично.

Когда он поднимается, я тут же отворачиваюсь. Потому что он все это время сидел в расстегнутой рубашке и сейчас я лицезрела то, на что не имела права смотреть — его достаточно рельефный пресс и четкие косые мышцы живота. Правда, даже того, что я успела увидеть, достаточно, чтобы оправдать легкий эксгибиционизм Смоленского — это тело стоит показывать, а не прятать.

Глава 5

Больше всего в жизни я ненавидела ночные поездки и перелеты. Моя шея протестовала против восьмичасового отдыха на откидных креслах — после этого я частенько просыпалась, понимая, что мне заклинило мышцы. На самолет Смоленского я возлагала большие надежды: вроде бы в некоторых частных самолетах я видела на картинках большие и удобные кровати.

Но все мои надежды он разбил крайне быстро.

— В салоне одна кровать, — произносит он, когда я решаю поинтересоваться об этом.