«Если», 1993 № 05-06

Движение «брахма-кумари» представляет собой некое подобие женского монашеского ордена, в основе которого лежит индусское представление о могуществе Шакти — женского начала. Индия считает женскую энергию активной, это она приводит в действие мужскую — пассивную по природе. Но Шакти благотворна лишь до тех пор, пока сохраняет свою чистоту. Разнузданная Шакти несет миру разрушение и гибель. «Брахма-кумари» проповедует чистый и здоровый образ жизни, гармонию духовного и физического развития. Вы их наверняка видели по телевизору — монахинь со счастливыми лицами, одетых в белоснежные сари. Строго говоря, ни «Брахма- кумари», ни последователи Рамакришны не ведут пропаганду своей веры. Они занимаются просвещением и благотворительностью — открывают больницы, пытаются субсидировать неимущих учащихся. Но за ними не стоит столь серьезное финансирование, как за калифорнийскими кришнаитами.

— Но что же-таки эти группы — символ «Римской империи времен упадка»?

— Аналогия требует некоторой корректировки. Римляне были очень религиозным народом. А нашей официальной религией был атеизм. И если римляне времен упадка обращались к каким-то культам в поисках потусторого мистического выхода, оставаясь в рамках привычного им мира, то мы в этот омут просто нырнули.

Мы с вами живем в стране, которая на 75 лет отринула Бога, уверовав в его отсутствие, в свою избранническую миссию, исповедуя религию классовой ненависти, а потом решила в одночасье вернуться к Богу любви и всепрощения. На несколько поколений была оборвана нить, соединяющая времена, если не верой, то хоть традицией и обрядами. Когда теперь наш президент неумело крестится перед телекамерой, это попытка не возродить веру, а стянуть разрыв во времени, выбросить из истории безбожные десятилетия. Но нить оборвана. Вот и открывается соблазнительная возможность выбирать себе религию по вкусу или по моде, не терзаясь мыслью об отступничестве от традиций праотцов.

— А распространение, извините, чертовщины — оттуда же?

— В России сегодня всякого рода чернокнижничество разрастается, словно чертополох, как на традиционно христианской почве, так и на экзотической. То на улице появляются плакатики, приглашающие в школу ведьм, то по телевидению колдуны выступают, уже не говоря о количестве экстрасенсов на каждую замордованную душу нашей страны. Душа эта, конечно, психически нездорова — в смутные времена людям всегда хочется чуда. Но ожидают-то они худа, стараются защититься от него. И угрозу видят в непонятном, и защиту ищут в нем же. Вот и получается, что у нас и школы йоги, и центры восточной медицины — все немедленно обрастает оккультизмом. Концепции восточного целительства превращаются в свою противоположность.

— Интересно, эти метания действительно выливаются в какие-то сообщества с «черным окрасом», или же это лишь впечатления от ассортимента книжных прилавков, заполненных литературой с явным, если можно так выразиться, сатанинским уклоном?

— Такие сообщества есть. Имеет ли это непосредственное отношение к восточным религиозным корням? Сомневаюсь. Помимо всего прочего, в христианстве есть персонифицированное воплощение всеобщего зла, а в индуизме для сатаны нет мт.

— Но откуда, действительно, эта «черная волна», выплеснувшаяся на общество?

— Мы живем в стране, где прошлое настолько алогично, что любому из нас проще поверить в реальность зла — оно для нас нагляднее, чем добро. Мы дети ирреальной действительности.

Если все могло быть «по щучьему велению» из Кремля, то уж от Бога или его антипода — и подавно. И еще одно: мы твердо убеждены, что от нас скрывали все «как было на самом деле». А сейчас мы, наконец, полум эту истину… Вот теперь-то мы все узнали!

— А как же подростающее поколение, входящее в эпоху безвременья, чистое как лист. Чего ждать от него?