«Если», 1995 № 11-12

Копать. Ибрагимов, чурка безмозглая! Да не причиндатором, а лопатой! Отставить причиндаторы, кому говорю!

За спиной лейтенанта стало просторно, там загулял ветерок.

Впереди над полем взлетали и падали белые черенки лопат. Локти копающих ходили мерно, как рычаги.

Пришельцы копали планету. Планета не сопротивлялась. Планета была умна. Пахарь продолжал делать дело руками пришлых людей.

Ком земли, прошитый белыми волосками корней, откатился к сапогам старшего лейтенанта. Лейтенант вдавил свой каблук в эту зыбкую земляную плоть, и на земле отпечатались мелкие паучки звезд, забранные в контур пятиугольника, — эмблема Космофлота.

— Пусто, — сказал лейтенант, заглядывая за спины землекопов. — Никого. Неужто ушел в глубину?

Опять засверкали стекла очкастого выскочки.

— Товарищ лейтенант, я, кажется, понимаю…

— Во-первых, старший лейтенант, а во-вторых — как тебя там…штаб… штуб?..

— Космозоолог Герштейн.

— Так вот, зоотехник Горшков, понимать — это моя забота, а твоя — молчать и копать.

Тут острие лопаты бортинженера Сенюшкина и его запотевшее от труда лицо повернулись в сторону леса.

— Холмик, товарищ старший лейтенант. Там. Левее того пенька. Раньше вроде бы не было.

— Говоришь, не было? — Давыденко надавил пальцем на правый глаз. — Пожалуй, и правда не было. Ах, дед! Ах, зараза! Мы, как гады, копаем вглубь, а он, падло, по горизонтали чешет. Сенюшкин. Ибрагимов. И ты, зоотехник. Всем к тому холмику. Быстро. Копать.

Солнце неподвижно стояло в воздухе. Тень от ракеты, как упала когда-то, развернувшись на земле мутной пепельной полосой, так и продолжала лежать. Она чувствовала себя здесь хозяйкой.

Холмик вскоре исчез, превратившись в могильную яму.

По черенкам лопат, по зазубренным лезвиям скатывались желтые горошины пота. Люди трудились. Солнце стояло. Поляна превращалась во вспаханное поле. Земля знала, что делает.

— Вот он. Всем туда. Гершток. Ибрагимов.

И опять: пот, труд, могила.

— Ушел. Ну, ловкач. — Давыденко сплюнул в очередную вырытую траншею. — Нет, так дело не пойдет.

Плевок еще не впитался в землю, а лейтенант зигзагами, как положено, уже бежал к ракете. Подойдя к самому борту, он снял с ремня стереотрубу и с размаху ударил ею по обгорелой обшивке. Потом ударил еще. Второй удар был короче. Сделав два условных удара, лейтенант задрал голову вверх и заорал что есть мочи:

— Там, на борту! Срочно спускайте экскаватор. Закопался чертов экспонат, без экскаватора не отроешь!

Рядом с лейтенантом встал малогабаритный землеройный автомат типа «Урал», управляемый голосом.

— Слушай мою команду. — Лейтенант взял власть над машиной.

Экскаватор его команду почему-то не слушал. Он стоял как стоял, даже дрожь прошла.

Давыденко не стал смущаться. Смущаться лейтенант не любил. Решив, что машина, может быть, слегка глуховата, он добавил голосу грома:

— Слушай мою команду!.

Глухонемой экскаватор стоял без движения.

Сенюшкин, бортинженер, тихонько, как бы разговаривая с лопатой, сказал:

— Белая кнопка на пульте. Питание.

— Ага, — вдруг прокричал Давыденко, хлопнув раструбом причиндатора о бедную стереотрубу, — а питание? Идиоты! А питание кто подключать будет? Белая кнопка на пульте. Совсем отупели, бездельники.

Он кулаком пригрозил ракете.

Через пару минут машина уже тарахтела, раскладывая по полю ровные кучи земли.

Время шло незаметно. Азарт поисков несколько поутих, но приказ есть приказ — без экспоната на орбиту не возвращаться. И хотя начальство находилось там, на орбите, распивая чаи на флагманском корабле, и генеральский голос был не самим голосом, а всего лишь радиослепком, усиленным для пущего трепету, но лейтенант в службе был тверд и спуску подчиненным не давал.

То и дело кто-нибудь из землян кричал, показывая на кочующий по поляне холмик.

Послушный «Урал» переползал в указанном направлении, и скоро новая яма добавляла пейзажу дополнительную глубину и симметрию.

Все бы хорошо, только вот холмик норовил играть в свои прятки все ближе и ближе к ракете. И экскаватор в роли водящего соответственно тоже.

Не известно, кто заметил первый, да и неважно, но солнце вдруг словно проснулось, и тень от корабля, до того дремавшая в неподвижности, поползла, поползла, словно кто ей хвост прижигал.

Собственно говоря, заметили движение не солнца, а тени, потому что смотрели не вверх, а вниз, в терзаемую машиной землю. А когда посмотрели вверх, ахнули. Корабль превратился в легендарную башню из Пизы. Он стоял, страшно кренясь, и крен на глазах увеличивался. Ракета заваливалась на сторону.

— Ай, — закричал лейтенант как-то по-детски обиженно и с досадой, но тут же себя осадил, и его бессильное «ай» превратилось в громкое командное «Эй!».

— Эй, там, на борту! Спите вы, что ли? Ракета падает! «Ногу» давай, «ногу»!

Наверху, видно, не поняли, потому что из люка вместо опоры показалась обутая в сапог нога.

— Да не ногу, а «ногу»! Не ту ногу, дурак! Кто там, на двигателе? Цедриков, твою так! Табань вторым боковым. Ракета заваливается! И «ногу», дополнительную опору по четвертому сектору!