«Если», 1997 № 11

С каждым днем небо над головами все больше напоминало раскаленный металл, а жар после полудня становился таким сильным, что, подобно могучей руке, прижимал все живое к иссушенной земле. Хотя мы еще умудрялись набирать воду в Капризном ручье, но и он почти пересох, а река окончательно превратилась в отдельные мелководные пруды. Отцу приходилось целыми днями рыть землю, расширяя один такой прудик.

Поселившийся у нас парень вскоре уже смог сидеть на постели и есть то немногое, что мы могли ему предложить, но он по-прежнему не произнес ни слова, не издал ни звука, даже когда мы меняли на нем повязки и даже когда на лице его лопнули волдыри от ожогов и из-под лохмотьев кожи засочилась кровь.

Однажды я увидел вдалеке над горами тучку, и мы всей семьей высыпали из дома, но тучка или померещилась мне, или, покрутившись на месте, ушла прочь. Разочарованные, мы вернулись в дом и тут увидели, что парень сидит в кресле-качалке у окна. Мы перенесли его на кровать, потому что ноги отказывались слушаться его.

Отец, глядя на гостя, который лежал на кровати, сказал:

— Если он смог самостоятельно добраться до окна, то сможет и ходить, хотя бы в туалет. А то матери уж совсем тяжко ухаживать за ним. Барни, объясни ему это.

Легко сказать — объясни! Парень не видит, не разговаривает и, возможно, даже не слышит тебя? По-моему, передо мной стояла задача более сложная, чем перед кошкой, обучающей слепых котят. Я так и сказал отцу.

* * *

Как-то, воспользовавшись тем, что все ушли из дома, я велел парню:

— Пойдем..

Он, как обычно, сохранил гробовое молчание. Тогда я взял его за правую руку и потянул. Он сел и свесил с кровати ноги. Затем, повернув ко мне свое перевязанное лицо, тронул мою щеку рукой. Я не двигался. Тогда он стал мягко касаться пальцами моих глаз, носа, ушей, лба и шеи, а ощупав плечи, с явным облегчением вздохнул и взял, меня за правое запястье.

— Чего ты опасался? — спросил его я. — Неужели рогов у меня на голове?

Парень приставил два кулака к моим вискам — как раз туда, где мое воображение нарисовало два загнутых в кольца, как у барана, рога.

— Вот это да! — воскликнул я. — Ты же в точности прочитал мои мысли!

Тут в хижину вошли Ма и Па, и парень лег на кровать.

Я решил, что время для объяснений еще не наступило.

* * *

После ужина я помог Ма вымыть посуду, а затем с книжкой сел за освещенный лампой стол. Мое внимание привлекло движение в углу. Я повернул голову. Парень усаживался на кровати. Я поспешил к нему. И тут мой рот сам собой раскрылся от удивления. Непонятно как, но мне вдруг стало ясно, чего хочет гость. Но откуда ему вообще известно о существовании дощатого домика во дворе?! Парень оперся о мою руку, и мы с ним двинулись к двери. Дверь за нашими спинами закрылась; мы пересекли двор. Парень вошел в туалет, а я остался снаружи. Вскоре он вновь появился, и мы вернулись в дом. Он улегся на кровать, отвернул голову от света и замер, а я, облизнув губы, посмотрел на отца.

— А из тебя, оказывается, получилась отменная кошка-мать, — сказал тот.

Ма даже не улыбнулась шутке. Глаза ее были широко раскрыты от испуга.

— Он не касался пола, Джеймс! — сдавленно произнесла она. — Он не сделал ни единого шага! Он… Просто парил!

Не сделал ни единого шага! Просто парил! Вот это да! На секунду я задумался, но, действительно, звуков шагов парня не припомнил. Мои глаза встретились с глазами отца. Отец неожиданно сказал:

— Раз уж парнишка живет с нами, то надо дать ему имя.

— Тимоти, — немедленно вырвалось у меня.

— Почему именно Тимоти? — поинтересовался отец.

— Потому что так его зовут, — ответил я. — Тимоти.

* * *

Вскоре Тимоти стал есть с нами за столом, и мы подобрали ему кое-какую одежду. С вилкой и ножом он управлялся так лихо, будто его глаза все видели. Часто Мэри, показывая на него ложкой, что-то лепетала, но ее младенческая речь значила для Тимоти столько же, сколько высказывания взрослых — то есть ровным счетом ничего. Во время ежевечерних чтений за освещенным керосиновой лампой столом он неизменно сидел с нами, но совершенно отрешенно. Правда, перед молитвой он поднимал правую руку и прочерчивал в воздухе какой-то замысловатый знак.

Сам не знаю как, я внушил Тимоти, что при ходьбе следует наступать ногами на пол, и Ма больше не волновалась при виде его перемещений по дому, но зато пришел черед моим страхам. Каким-то образом я стал узнавать, когда Тимоти мучает жажда, и когда он хочет в туалет, и какая еда ему больше по вкусу, и какие места на его обожженном теле болят сильнее; и все это я понимал без единого его слова или жеста.

* * *

Дни шли своим чередом, слагаясь в недели. От зноя и недостатка влаги листья на фруктовых деревьях жухли и опадали, земля на полях превращалась в пыль, и ее разносил ветер. Подошло время родов. Как только у матери начались схватки, отец выпроводил меня с Тимоти и Мэри из дома. Мы втроем устроились под апельсиновым деревом в глубине сада.