«Если», 1997 № 08

— Узнаю старину Кервина! Знакомое благородство и готовность понять ближнего. По крайней мере, я не торчу здесь и не строчу всякую муру. Ты-то что можешь сказать в свое оправдание?

Кервин предпринимал героические, но безуспешные попытки заслонить написанное от взора Кипятка.

— Ничего. Просто убиваю время.

— Ну, конечно! Лучшего места не придумаешь! — Кипяток поднял обе руки. — Я верю каждому твоему слову. Я видел, что ты строчишь, как сумасшедший, но это вовсе не значит, что ты пишешь о чем-то конкретном. Или, может, мы занимаемся одним и тем же, только заходим с противоположных концов: я выставляю себя на обозрение, а ты обозреваешь?

Кервин молча отвернулся. Спровоцировать его на вспышку гнева было практически невозможно. Кипятка охватило нетерпение: настало время делать ноги. Здесь он уже совершил все, что мог. Если выбежать до того, как уйдут последние посетители, он еще успеет проколоть пару шин, чтобы потом наблюдать с безопасного расстояния за взбешенным автовладельцем.

У Кервина, по крайней мере, наблюдались кое-какие всплески мозговой деятельности. Он не просто пускал пену, а вел беседу.

— Тебе известно, что боулинг — самый популярный спорт в Соединенных Штатах? В некотором смысле он представляет собой отличную модель конкурентного общества. Наблюдая за игроками, можно многое понять.

— Это и мне заметно. Титаническая задача: вычислить соотношение между потреблением пива и посещением отхожего места! Факультетский компьютер занимался бы этим несколько секунд.

— Речь о другом, — обиженно сказал Кервин. — И вообще, я не сам выбрал это задание. Мне хотелось в муниципалитет, но пока на факультете до меня дошла очередь, все приличное разобрали, и мне оставалось одно из двух: либо кегельбан, либо автобусная поездка в резервацию вместе с остальными.

— Просто ты не используешь полностью свое воображение. Ты мог бы изучать однокурсников, изучающих индейцев. Впрочем, мне понятно, почему ты подался сюда. Будь я навахо или хопи, натягивающим нижнее белье на глазах у очередного благонамеренного белого мальчика, я бы сорвал со стены дедовский дробовик и нашпиговал ему задницу свинцом. Других это, конечно, не отпугнуло бы: они просто занесли бы в блокнотики соответствующее наблюдение.

Кервин укоризненно поводил шариковой ручкой перед носом у собеседника.

— Ты передал самую суть своей проблемы, сам того не заметив. Как раз в этом, а вовсе не в кричащем облачении, смысл твоего протеста: опора на словесное и физическое насилие, подменяющее подлинное самовыражение.

— А они, выходит, самовыражаются? — Кипяток указал на последних игроков. Почти все матчи уже завершились, но кое-кто был не в состоянии отойти от дорожек, не сбив напоследок еще пару-другую комбинаций кеглей. — Ты называешь это насилием, а я — жизнью. Различие между моими друзьями и этими картофелинами на ножках заключается в том, что мы терпимы. «Мне не нравится твой образ жизни, твоя прическа, я презираю все, что тебе дорого» — я же слышу все это с тех пор, как впервые научился понимать речь! Но все равно мне присуща терпимость. У меня не подскакивает давление, когда я вижу субъекта в ковбойских сапогах, джинсах и фланелевой рубашке с остатками еды недельной давности на груди. А твоим «нормальным» людям достаточно разок на меня взглянуть — и они уже тянутся за табуреткой.

— Ты пользуешься стереотипами, — с улыбкой возразил Кервин. — Как и они — в отношении тебя.

— Они и есть настоящие стереотипы. Даже не «стерео», а монотипы. В целой толпе не сыщешь ни одной индивидуальности… Впрочем, — Кипяток сбавил тон, — если мы выпьем по банке коки, я сумею вытерпеть твои объяснения.

Кервин извлек пару мятых купюр.

— Только на сей раз, будь добр, принеси сдачу.

— Может, я и анархист, но не вор.

— Тогда смотри, не окажись забывчивым анархистом. Мне нужны деньги на бензин.

— Успокойся, за мной не заржавеет. — Подходя к буфету, он опасливо оглянулся, но его мучитель давно убрался. На беду, Кипяток не нашел и прежних официанток. Буфетчик отвернулся от Кипятка, наливая коку.

Кипяток сгреб сдачу — без малого доллар. Задумавшись, стоит ли прикарманить мелочь целиком, он принял решение разделить монеты пополам: иначе что подумает о нем бедолага Кервин?

Кипяток еще немного потянул резину, но подтрунивание над студентом не доставляло ему большого удовольствия: Кервин парировал нападки вежливо и спокойно. Такого, как он, было совершенно невозможно вывести из равновесия. Блестящее самообладание! Прежние попытки Кипятка смутить Кервина тоже редко приводили к успеху. Даже если бы он по оплошности залил кокой его аккуратные записи, то получил бы в ответ затрещину, но не дождался от студента-социолога настоящей обиды. К тому же вся соль заключалась в том, чтобы поколебать его душевный покой, а не причинить физическое страдание.