«Если», 2000 № 09

Здание было выстроено в ложно-испанском стиле: розовая штукатурка, красная черепичная крыша, колоннада вокруг бассейна; паренек со стрижкой новобранца, в белой футболке, заигрывал с сопливыми девчонками вместо того, чтобы чистить бассейн. Я не закрыл дверь своего номера и, вытащив сигарету, наблюдал за лодырем до тех пор, пока на него не набросилась толстая тетка в халате, потребовавшая, чтобы он взялся за дело. Девчонки радостно хихикали.

До наступления вечера я колесил по округе. Полюбовался в Санта-Монике причалом, который потом снесло цунами (она говорила Гринсону, что собирается побывать там в субботу вечером, но потом передумала и осталась дома), поужинал в «Дансерз»: колоссальный бифштекс, печеная картофелина размером с футбольный мяч, бутылка красного калифорнийского вина. Потом медленно проехал «Милю Чудес», опустив стекла и наслаждаясь волнами горячего воздуха. Все мне было любопытно: стриптиз и кинотеатры, бары и уличные проститутки. Многие женщины походили на нее прической и обтягивающими платьями и почти все без стеснения строили мне глазки.

Я поставил машину рядом с клубом «Блу Нот» и зашел внутрь. Над дверью клуба красовался огромный неоновый бокал синего цвета с золотым неоновым джином, в который падала здоровенная зеленая оливка, тоже неоновая. У стойки я заказал виски и послушал трио джазистов. Худой белый саксофонист с козлиной бородкой так истязал свой инструмент, что хотелось поверить: где-то внутри засела и не желает выходить мелодия. Бедные поклонники позднего модерна воображали, что разглядели контуры будущего! Грядущее казалось им суровым, нестройным, преодолевшим постылое мещанство. Им было невдомек, что и в будущем, как и в настоящем, центром мироздания останутся жратва и скучная работа, и что в 2043 году люди по-прежнему сходят с ума по любительским мужским квартетам, поющим без аккомпанемента.

Я тянул виски, и у меня кружилась голова. Приятное ощущение! К алкоголю я присовокупил никотин, выкурив еще две сигареты. Пары за столиками обсуждали интимные подробности жизни, предшествующие постели. А тем временем она не могла уснуть у себя в Брентвуде: ее донимали телефонные звонки. Незнакомые голоса в трубке требовали, чтобы она оставила Бобби Кеннеди в покое.

Темноволосая женщина, причесанная под Жаклин, в черных перчатках и с огромным декольте, села у стойки рядом со мной. Пение закончилось, раздались жидкие аплодисменты.

— Терпеть не могу этот новомодный вой, — заявила она.

— Очень созвучно времени, — откликнулся я. Женщина окинула меня непонимающим взглядом и рискнула засмеяться.

— Время можно проводить по-разному.

— Я еще не то видал, — сообщил я.

— Вы не американец? Чувствуется акцент.

— Я родился в Германии.

— Значит, вам досталось?

Я опрокинул стакан скотча.

— Вроде того. — У нее были густо накрашенные веки и ресницы длиной в добрый сантиметр, бледно-розовая помада на тонких губах. Ее трудно было представить без косметики. — Разрешите вас угостить.

— Спасибо.

Она наблюдала, как я копаюсь в кошельке с неудобными древними банкнотами. Я заказал ей джин-тоник. Она назвалась Кэрол.

— А я Детлев.

— Детлефф? Звучит странно.

— Даже в Германии это редкое имя.

— Что же привело вас в Лос-Анджелес, Детлефф? Вы перелезли через Берлинскую стену?

— Хочу увидеть кинозвезду.

Она фыркнула.

— Здесь такие не водятся.

— Вы, Кэрол, вполне годитесь в кинозвезды.

— Вы не поверите, Детлефф, но я это уже слышала.

— Тогда скажите, чего вы еще не слышали.

Мы трижды заказывали выпивку, заигрывая друг с другом. Она пожаловалась на свое одиночество, я назвался чужаком. Это было типичное знакомство «пенициллиновой эры»: мы узнали друг о друге довольно много (другое дело, что правду мы знать не желали) и были вполне удовлетворены полученными сведениями. Ее представление обо мне дополнили фантазии, зато у меня иллюзий оставалось мало — или, наоборот, много? Ведь я не знал об этих людях почти ничего, не считая ерунды, которую можно почерпнуть из древних книг. Экранный образ привел меня сюда; я вообще — раб образов. С действительностью они связаны слабо, гораздо сильнее — с прихотями.

Я заглядывал Кэрол за корсаж, она терлась о мое плечо. Из этого выросло желание, якобы способное перерасти в более достойное чувство и залечить душевные раны. Мы бы не отпускали друг друга, пока не изнемогли, а потом просто лежали бы, обнявшись и наслаждаясь родством наших чувств, первым мгновением безупречного союза, который подарил бы нам вслед за этим мгновением бесчисленные волшебные ночи… А утром расстались бы, чтобы никогда больше не встретиться.

Так это выглядело в мечтах. Мы поехали к ней и честно постарались претворить мечты в реальность. Потом я лежал с открытыми глазами, вспоминая Габриэллу, какой она была сразу после нашей свадьбы, на залитом солнцем пляже Ниццы. Ею любовался не только я, но и все до одного мужчины, оказывавшиеся поблизости. Хотелось ли ей, чтобы ее разглядывали? Существовала ли для нее разница между моим взглядом и их?

Перед рассветом я оставил сонную Кэрол, вернулся в свой розовый отель и завалился спать.