«Если», 2000 № 12

— Лес-Лановой был, вероятно, незаурядной личностью. Все, с кем я говорил, вспоминают его по-разному — кто ворчуном и отшельником, кто весельчаком и заводилой. Кто лентяем, кто первоклассным работником. Кроме того, он неплохо рисовал… — Дым запнулся, вспомнив тень чужой радости, заключенную в простеньком рисунке. — Так вот, самым близким ему человеком был младший брат, Альк. На заработках братья познакомились с компанией молодых людей, которые и предложили им попробовать лучшей жизни — без забот и опасностей, без никаких волков. Когда братья поняли, что это за лучшая жизнь и у кого она — оба струсили, но Лес переборол страх, а Альк — нет. Лес отправился вместе с новыми знакомыми; из первого похода он вернулся примерно через месяц — был очень возбужден, уверен в себе, сманивал Алька с собой и уверял, что скоро все, кто хоть чуть-чуть себя уважает, променяют это скотское существование… да, именно в таких выражениях… это скотское существование на нормальную жизнь. Альк всерьез собирался уйти с ним, но в последний момент по каким-то причинам передумал. На этот раз Лес отсутствовал около полугода. Альк врал знакомым и родственникам, что брат на заработках где-то в глухом поселке, а для себя решил: новая жизнь, видать, так понравилась Лесу, что он больше не вернется. Но он ошибся — Лес вернулся, был он чем-то напуган и подавлен. Однако в ужас Алька привело не душевное состояние брата, а то, что брат был острижен, полностью и варварски, хотя и, по-видимому, достаточно давно. Лес несколько дней прожил на сенохранилище, где Альк прятал его от посторонних глаз, а затем пропал… и обнаружился много позже уже трупом с большим стажем, тем самым трупом, который выловили из реки подчиненные Сота-Озерного… Никого из тех молодых людей, что в свое время соблазнили Леса новой жизнью, Альк больше никогда не видел и никому ничего не сказал, из понятных опасений быть осужденным и изгнанным.

Дым перевел дыхание. Посмотрел на медный колокольчик; перевел взгляд на сидящего напротив старика.

Под окном галдели прохожие. Кто-то рыдал в голос; в последние дни город наполнился беженцами, и страх перед волками сомкнулся со страхом перед наступающим голодом. Зеленые крыши в несколько часов сделались черными — все, что росло, подобрали до травинки и хозяева, и непрошеные гости.

— Правильно, — сказал старик задумчиво. — Во все времена находились охотники перейти черту… Ради сытой спокойной жизни. По глупости. Из любопытства, — и он как-то странно, сдавленно хихикнул.

— И ты переходил тоже, — сказал Дым.

Старик молчал. Дым и не ждал от него ответа.

Наконец старик тронул пальцем колокольчик:

— Дымка, если ты думаешь, что Хозяева станут с тобой разговаривать, как с равным или хотя бы как с младшим, ты ошибаешься. Такие, как мы есть, мы им не нужны. Они едят таких, как мы. В этом отношении они ничем не лучше волков.

Дон-н, глухо сказал колокольчик. И снова: дон-дон-н…

Будто вторя ему, неразборчиво и резко крикнула женщина под окном. Не то кого-то звала, не то прогоняла, не то проклинала.

— Теперь у меня остался к тебе только один вопрос, — сказал Дым.

— Какой же? — старик поднял белые лохматые брови.

— Правда, что они нас создали?

Лидер и его стадо жили у Хозяев, ни в нем не нуждаясь, удовлетворяя тягу к знаниям, развлекаясь и плодя потомство. Так и должно было продолжаться вечно, но Лидер рассудил иначе. Он сказал всем, кто его слушал, — а слушало его больше половины стада, — что разумному существу не пристало жить затем только, чтобы тешить самолюбие своих Создателей. Что пришло время самим строить свою жизнь и самим решать, для чего она. И позвал всех, кто верил ему, бежать вместе с ним. Они нашли летательные аппараты, они взяли с собой все необходимое, а больше всего — правды о природе вещей, записанной в книгах… Но побег их был раскрыт…

Сказание о Лидере.

Первую часть пути он сплавлялся по реке — на узкой лодке с двумя поплавками по бортам. Это была самая легкая и самая страшная часть пути, потому что по берегам тянулась волчья земля, ничья земля, несколько дней назад бывшая мирным процветающим краем.

За три дня пути Дым не слышал ничего, кроме плеска воды, шелеста веток и собственного дыхания. Пахло травой — а из-под этого терпкого, одуряющего духа проступал сладковатый запах мертвечины.