«Если», 2002 № 08

— Идите не торопясь, спокойно, — сказал он. — Не привлекайте к себе внимания. Нельзя, чтобы кто-нибудь заподозрил, что мы спасаемся от бирюлек.

По прозрачному трубоходу высоко над улицей они прошли в другое здание, затем в третье и, наконец, спустились вниз.

— Но почему мы спасаемся? — спросил Гарт. — Мы же ничего не сделали.

— Этот человек схватил Терезу. Бирюльки могут подумать, что он с ней поменялся. Именно так спаслась женщина.

— Но ведь перепрыга не было, — сказала Тереза, глядя на свой имплант ОЛ. — Я все еще я. Не знаю, как…

— Ты думаешь, такие люди будут тратить время на синхронизацию ОЛ? Я на их руках видел только рубцы. — Эдуард сурово посмотрел на нее, его глаза горели. — Ты хочешь, чтобы бирюльки расслоили твое сознание для установления личности? Они ведь делают именно это, как я слышал.

Гарт и Тереза даже вздрогнули, но не стали расспрашивать Эдуарда, который продолжал вести их кружными путями. И теперь улицы, по которым они шли, недавно полные чудес, выглядели темными и опасными.

Эдуард сумел найти дорогу к Опадающим Листьям. И только когда они открыли массивную дверь, он сообразил, что они не принесли Мягкой Скале цветы, которые она поручила им купить.

Когда Дарагон посмотрел в ясные синие глаза Мягкой Скалы, он увидел в них только озабоченность и напряжение, напугавшие его. За все месяцы после перерыва в подаче энергии КОМ они не продвинулись вперед ни на шаг, а он уже достиг возраста, когда приходилось признать себя неполноценным. У всех остальных способность к перепрыгу развивалась легко и просто, а Дарагон, казалось, был жертвой атавизма.

Он сидел в крепком кресле в маленькой тренировочной комнате, где стены были выкрашены в нежный голубой цвет. Старая монахиня придвинула свое рубленое лицо поближе к нему и с расстояния в несколько дюймов словно сверлила взглядом его череп. Он смотрел, как напрягаются мышцы ее челюсти. Ее дыхание овевало его щеки. Оно пахло корицей.

— Смотри на меня, дитя. Сквозь мои глаза в мое сознание. Вообрази, что ты ТАМ. Забудь свое тело.

Дарагон сделал усилие, как делал его уже много лет. И снова — ничего.

Другие говорили об ощущении парения, освобождении от цепей тела, обмене своего на чужое. И он все время ждал этого ощущения легкости, парения, отъединения. Он знал, что Мягкая Скала уже готова, что ее сознание освободилось и ждет возможности занять его тело. Следующий ход должен был сделать он.

Но он не мог освободиться.

— Не могу! — сказал Дарагон, и его темные глаза наполнились слезами.

— Ты ничего не чувствуешь? Ты не ощущаешь порыва своей души, готовой взлететь? — Никогда еще Мягкая Скала не сталкивалась с подобной трудностью.

Ученик понурил голову, отвел взгляд от глаз, подобных многовековым льдам на горных вершинах.

— Я способен видеть вас. Я могу наблюдать вашу… вашу ауру и я способен видеть, как вы обмениваетесь с кем-то еще. Но сам я не могу.

Она поглядела на него странным взглядом, и по ее лицу было видно, что в голову ей пришла совсем новая мысль.

— Ты можешь меня видеть? Каким образом?

Он пожал плечами.

— Разве не все видят? Это же очевидно. То, как вы движетесь, то, как вы… выглядите. Ваша индивидуальность… Не знаю, как объяснить.

Она повернула к воспитаннику тыльную сторону ладони.

— Ты говоришь про мой имплант ОЛ?

— Мне вообще не надо на них смотреть. И я не понимаю, почему им придают такое значение.

Старуха встала, потянулась, разминая напряженные плечи и спину, потом коснулась головы Дарагона.

— Я уже подозревала это. — Ее пальцы дрожали. — Подожди здесь, дитя. Не знаю, смогу ли я сегодня сделать для тебя что-нибудь еще.

Оставив его медитировать в тренировочной комнате, Мягкая Скала вышла за дверь широким шагом, шурша голубым одеянием, уже сосредоточившись на эксперименте, на проверке. Первым, кого она увидела, был угрюмый Гикори, трудившийся в саду-огороде. Он потел под рассеянными солнечными лучами, разбивая землю мотыгой, а потом опирался на истертый деревянный черенок, чтобы перевести дух. Он нагнулся и снял с помидорного куста жирную зеленую рогатую гусеницу.

Когда Мягкая Скала приблизилась, Гикори поднес гусеницу к глазам, внимательно осмотрел, а потом двумя пальцами раздавил ее голову.

— Все должны удобрять землю, — сказал он, бросил мертвую гусеницу на грядку и вытер пальцы о грудь своей охристой рабочей робы.

— Поменяйся со мной, — без предисловий сказала Мягкая Скала. Расщепленцы иногда устраивали перепрыг между собой, если того требовала необходимость, но предпочитали оставаться в телах-приютах.

Гикори заморгал, словно оскорбившись.

— Мне кажется, сейчас не время и не место…

— Это решать мне, — резко перебила она. — Мне требуется твое тело. — Она забрала у него мотыгу. — К тому же тебе будет легче работать моими отдохнувшими мышцами.

Со вздохом Гикори прикоснулся к ней, и они обменялись, не синхронизируя свои ОЛ.

— Я скоро вернусь.