«Если», 2004 № 10

Все представители «поколения 70-х» были гуманистами: они верили в человека, в торжество Разума, в светлое будущее. Они неизменно ставили человека в фокус повествования, и любые идеи — научные, технические, философские — оказывались на втором плане. Но именно в годы расцвета «Четвертой волны», как никогда прежде, фантастическая литература окунулась во вселенское зло. Боли, страха, ошибок, ярости и страданий в произведениях «семидесятников» удивительно много. Возможно, это была общая психологическая реакция на пафосную симфонию в фантастике 60-х… Они как будто чурались открыто предаваться пленительной магии Полдня или холодноватой правильности будущего по Ефремову. Им, судя по «классическим» текстам «Четвертой волны», казалось более важным показать, сколь труден путь к свету, как дорого придется за него платить, до каких дальних пределов простирается галерея масок многоликого зла.

Как ни парадоксально, самое, быть может, интеллектуальное, самое изысканное в художественном смысле поколение наших фантастов поддалось очарованию боли и тьмы. На кровь, ужас и злодейство особенно щедр бывал Андрей Столяров. И в его рассказе «Взгляд со стороны» побеждает слабость главного героя, сопротивление тяжести мира сломлено… Роман «Монахи под луной» того же автора — вообще сплошной сюрреалистический кошмар. Причем в 90-х эта тенденция в творчестве Андрея Столярова только усилилась. Ленинградского фантаста с необъяснимой силой манит поражение, трагедия, в большинстве случаев он выбирает худший финал из всех мыслимых. До крайности жесток и переполнен «турбореалистскими» кошмарами роман Андрея Лазарчука «Жестяной бор». Повествование о самом грандиозном проекте в истории человечества оканчивается страшной ошибкой в рассказе Вячеслава Рыбакова «Великая сушь». В повести Эдуарда Геворкяна «Правила игры без правил» отцы забывают детей, а дети стреляют в отцов. Юрий Брайдер и Николай Чадович обрекли на крушение всех надежд и жуткую гибель главного героя повести «Ад на Венере». Эта повесть была, как холодный душ после нескольких десятилетий сияющей «космической одиссеи» в советской фантастике.

Жестокой правды в текстах «Четвертой волны» хватает, а простого бескорыстного милосердия очень мало. Упрек ли это? Нет, всего лишь описание явления. За что упрекать «семидесятников»? За то, что они ради выполнения художественной задачи не стеснялись приподнимать завесу, укрывавшую тьму? Но с тех пор ни одно поколение наших фантастов не умело писать по-доброму, не училось любви, не рисовало счастья.

* * *

Как правило, представители «Четвертой волны» «вооружались» всем арсеналом литературы основного потока. Совершенно очевидно общее желание «догнать и перегнать» мэйнстрим, или, как тогда говорили, «большую литературу». Выйти за рамки традиционной НФ, преодолеть их сдерживающее воздействие. Показать, что нет никакой принципиальной разницы между фантастикой и «основным потоком», за исключением одного-единственного приема — фантастического допущения. Применять же его следует строго дозированно. Ровно настолько, насколько требует этого художественная задача. Миссию «олитературивания» НФ «Четвертая волна» выполнила с блеском. Ее усилиями граница между «основным потоком» и фантастикой была на девять десятых размыта.

Обращаясь к «поколению 70-х», Б.Н.Стругацкий писал: «Вы взяли на вооружение все без исключения художественные приемы и методы ваших отцов и старших братьев по фантастике. Вы можете и умеете все — и социальную фантастику, и философскую, и фэнтези, и фантастику юмористическую, и сатирическую, и историческую, вы овладели даже отстраненной прозой, которая была редкостью в шестидесятых. Вот только собственно НАУЧНУЮ фантастику вы почти не пишете. Видимо, время ее вышло, и она перестала быть интересна и вам, и читателю…»

Порой некоторые «семидесятники» даже бравировали художественной изощренностью (рассказ Александра Силецкого «Глиняные годы»). Владимир Покровский, вероятно, лучший стилист «Четвертой волны», настолько отточил искусство построения фразы, настолько сложно конструирует каждый абзац, каждую сцену, что его творческую манеру, наверное, можно назвать фантбарокко. Его тексты напоминают лабиринты, стены которых украшены мозаиками, профилированы барельефами, пилястрами и фигурными нишами. Для 80-х это было великолепно. В наши дни такого рода талант придется по душе лишь ценителям. Последний роман Покровского «Георгес» вышел совсем недавно микроскопическим тиражом. В нем фантбарокко цветет пышным цветом. Настоящий эстет сумеет насладиться этим цветением, но издатели, надо полагать, не увидели в нем перспективы хороших продаж.

Пример Покровского показателен. На рубеже 80 — 90-х ситуация изменилась кардинально.

* * *