«Если», 2005 № 09

Вернувшись на пляж, Гут присел на плоский валун и погрузил ноги в прохладную воду. На время он оставил защитные ноты и снова взялся повторять определенный набор слогов, чтобы освежить в памяти подслушанную у водопада песню. Даже несмотря на предосторожности, два или три раза Бандар едва не утратил бдительность, чуть было не поддался призывной красоте мелодии, но боязнь навсегда прирасти к месту и вечно слушать одни и те же чарующие звуки, пока Область окончательно не поглотит его, помогала сохранять благоразумие.

Исследователь трезво оценил свое приобретение и остался доволен. В сущности, седьмой экземпляр коллекции явно вторил прежним шести: веский довод в пользу утверждения Бандара о том, что мелодия сама по себе архетипична, что любая ария или рапсодия родились из единого источника, некоей Песни песней человечества.

Если восьмой и последний образец опять совпадет по звучанию с остальными, можно будет смело готовить доклад для ежегодного Великого Коллоквиума, до которого, кстати, остались считанные дни. Гут упорно станет сражаться за признание Песни как первого нового архетипа, обнаруженного за многие и многие века.

Разумеется, Дидрик Гэбрис, этот заклятый академический противник Бандара, не преминет вставить палки ему в колеса. Начнет, пожалуй, цепляться за древнюю, точно мир, избитую фразу: дескать, все, что можно было открыть, ученые давным-давно установили, опознали, обсудили, аккуратно снабдили примечаниями и по большей части забыли напрочь. Но только не Песнь песней, уж в этом Гут не сомневался. После долгих и кропотливых исследований он верил, что сможет вписать в анналы института нечто новое и неслыханное (славный каламбурчик!).

И пусть себе Дидрик бессильно скрежещет зубами от злости. Бандар вообразил сладостную картину… Ему это понравилось, и он воскресил ее перед внутренним взором еще раз – правда, слегка дополнив и приукрасив.

Приятные размышления прервал тоненький звук, еле слышное «щелк» прибрежного камешка о другой камешек. Гут вскочил с места и обернулся. По пляжу, распустив иссиня-черные локоны по плечам и маленькой груди, кралась обнаженная гибкая дева со сверкающими, как изумруды, очами. Ее черты дышали одним лишь глубоким коварством, в руке же покоился длинный оливковый жезл, увенчанный резной головой сатира.

Бандар отшатнулся. Спина уперлась в плоскую скалу. Отступать было некуда. Исследователь разлепил пересохшие губы для особой защитной мелодии, но не успел напеть и первые четыре такта, как потемневшее от старости дерево коснулось его плеча.

Сначала ему почудилось, будто дева внезапно увеличилась в размерах, да так, что глаза ученого очутились на уровне вздымающихся бедер. Шею вдруг свело от жуткого напряжения. Гуту пришлось изогнуть ее, чтобы посмотреть даме в лицо. Оказалось, он упал на четвереньки. В тот же миг Бандар обнаружил, что запахи, которые прежде ощущались очень смутно – слабый аромат моря, высушенных водорослей на берегу, плесени под оливами, благоухание тела нимфы, – заметно обострились и стали намного крепче.

Исследователь опустил больную шею и посмотрел на свои руки. Ладоней больше не было. Пальцы срослись двумя неуклюжими группами, ногти вытянулись и потемнели. «Копыта, – подумал Бандар. – Причем свиные».

Над головой раздался довольный смешок, будто бы озорная девчонка сыграла с ним удачную шутку. Ягодицы пронзила острая боль. Это нимфа огрела ученого тяжелым жезлом. Несчастный бросился под сень оливковой рощи. Новый удар, пришедшийся на то же самое пострадавшее место, заставил его бежать еще быстрее.

– Поторапливайся, свинья, – промолвил мелодичный, но беспощадный голос. – Смешная, аппетитная свинка.

На ляжки обрушился третий удар. Гут завизжал и припустил к роще.

Ноосфера, как, выражаясь научным языком, называли в институте коллективное бессознательное, размещалась в глубинных слоях любой человеческой души. Этот подлинный лабиринт взаимосвязанных Пейзажей, Событий и Ситуаций, лежащих в самом сердце любого мифа, легенды, вымысла или шутки, населяли архетипические образы, непременная принадлежность людских грез – Мудрец и Дурень, Герой и Разрушитель, Девица, Мать и Старуха, Искусительница, Утешительница и целая уйма других.

Наиболее часто встречались Чародейки, воплощенные во множестве различных мотивов: злобной Лесной Колдуньи, которая делала из заплутавших охотников прислугу в сизой волчьей шкуре; Эльфийской Принцессы, способной услаждать влюбленного обожателя все утро, которое тянулось бы земные десятилетия; дразнящей Кокетки, чье волшебство превращало мужчин в животных; ну и островной Нимфы с ее «свинскими» заклинаниями.

Ноонавты вроде Гута Бандара без труда спасались от любой ворожбы под защитой нескольких условленных нот, известных еще мифическому Поэту, спускавшемуся в Преисподнюю во время оно. Мотив окутывал гостя особым покровом невидимости – вот только напевать его требовалось беспрестанно, а не предаваться беспечности всякий раз, когда одержана воображаемая победа над противником.