«Если», 2006 № 12

Внешне они действительно похожи на кошек, только вот головы у них какие-то странные, иногда кажется, что на кошачью морду надели маску обиженного ребенка. И они не умеют мяукать, а кричат. Высокими, пронзительными голосами. Иногда — жалобными, но чаще — резкими и требовательными. Порою — угрожающими. Совсем редко — довольными.

Этот котоголов мрачно повертел башкой. Посмотрел на Монку, потом на меня, затем опять на Монку и вдруг принялся что-то шептать ей на ухо. Ну, будто шептать. Но она стояла довольная и чуть не жмурилась, а потом подняла руку и почесала ему за ухом.

— Иди, — сказала она непонятно кому, — а то поздно будет!

Звереныш спрыгнул на землю и приблизился ко мне. Посмотрел своим сморщенным личиком и вдруг подмигнул.

И побежал по тропинке, ведущей в лес.

Я потащился за ним, хотя больше всего мне хотелось лечь сейчас где-нибудь на солнышке, свернуться в клубочек и задремать. Чтобы внезапно бабочкой прилетел сон, а я смог бы его поймать. Охота и рыбалка — это удел всех мужчин, а сны в нашем поселке вижу только я. Почему так — никто не знает, просто когда-то давно, зим так пять-шесть назад, я внезапно проснулся оттого, что мне стало очень больно, что-то давило на голову и глаза, и я заплакал.

Одна из матерей, дежурившая в ту ночь по жилищу, подошла ко мне и стала допытываться, в чем дело.

И я вдруг вспомнил, что во сне я заблудился где-то далеко-далеко, где не было деревьев.

Одни дома, огромные и серые, с пустыми, черными окнами.

Больше в том первом сне, который я помню, ничего не было. Разве что ветер. Он подул внезапно и принес целую кучу всякого мусора. Да и проснулся я, оттого что какой-то дрянью залепило лицо, стало давить на голову и глаза.

— Ерунда! — сказала Мать, когда я рассказал ей, почему плачу. И добавила, что все это выдумки и нет таких мест на свете, где стояли бы такие высокие серые дома да еще дул бы такой ветер.

Вот только к обеду ветер поднялся, и нам всем пришлось забраться в жилище.

В тот день дуло настолько сильно, что несколько бочек перевернуло, и лес начал полыхать от высвободившегося огня.

Мне пришлось подносить воду, как и остальным пацанам.

Мужчины заливали огонь, мы таскали воду.

Женщины сторожили жилище, матери командовали: что, кому и как делать.

Когда пожар затушили, Старшая Мать подозвала меня и попросила еще раз пересказать сон.

И с тех пор каждое утро я должен рассказывать ей свои сны, а она слушает и кивает головой.

Я боюсь Старшей Матери.

Она никогда не улыбается и смотрит так, будто я всего лишь шишка на лесной тропинке.

Шишку можно поднять, можно пнуть ногой, на нее можно наступить, а можно и просто не заметить.

А еще шишки надо собирать и скармливать огню.

Не тому, который в бочках, а другому — маленьким костеркам, возле которых так хорошо сидеть и греться, смотря на языки пламени. От шишек начинает валить густой дым, зато пропадает вся мошкара.

Хотя сейчас ее уже и так нет, лето закончилось, стоит осень.

Еще не поздняя, холодная и с инистыми утренниками, а ранняя и желтая.

Как-то раз Монка назвала ее «желтое лето».

Иногда мне хочется, чтобы именно Монка была моей настоящей матерью, хотя она слишком молода для этого.

Говорят, когда-то у каждого были свои мать и отец.

Я иду по тропинке за котоголовом и думаю: это очень странно, знать, что вот эта женщина — твоя мать, а вот этот мужчина — твой отец.

Мне иногда снятся сны, в которых я называю какую-то женщину «мамой», но лица ее я не могу разглядеть.

Как и лица того мужчины, который идет рядом с нами.

Это странный сон, ведь на самом деле есть мы — те, кто еще не мужчины и не женщины.

Есть взрослые мужчины и взрослые женщины.

И есть матери света.

Котоголов останавливается и поджидает меня.

Потом издает какой-то странный звук и сворачивает с тропинки в сторону. Мне приходится идти за ним, подныривая под ветви и разводя их руками в стороны, чтобы не поцарапать лицо.

Начинает пахнуть водой, где-то совсем рядом — ручей.

Ловить рыбу — не мужское занятие. Рыба скользкая и холодная, и от нее остро и пронзительно пахнет. На рыбу ставят сети, ее бьют острогой, совсем уж редко — ловят на удочку. А лучше всего рыбу ловят котоголовы на перекатах, но упросить их заняться этим очень сложно, они ведь делают лишь то, что хотят.

Каким-то образом Монка смогла уговорить этого котоголова наловить рыбы. Он будет ловить, я — собирать.

Если бы я не проспал, то пошел бы с мужчинами на охоту.

Еще вчера вечером я слышал разговор о том, что они пойдут в урочище диких кабанов.

Это недалеко, километров пять.

До ручья намного ближе, но я не люблю запаха рыбы.

Котоголов вновь появляется передо мной и вдруг странно улыбается.

Я вижу его острые белые зубы и вдруг представляю, что сейчас он кинется на меня и вцепится в горло.

Хотя сам он и небольшой, размером с нормальную кошку, но зубы у него намного больше, особенно клыки.

Мне становится страшно, но котоголов вдруг что-то нежно воркует, как голубь, и я понимаю: он просто пытается сказать, что мы уже пришли.