«Если», 2007 № 04

Тут старуха впервые шевельнулась. Энжи почудилось, что она движется подобно волне. Подобно волне, когда смотришь на нее со скалы или из самолета, видишь, как она ползет медленно-медленно, и кажется, что невозможно, чтобы она разбилась, накатила на берег. Но в том движении было море, вмещенное в одну волну море, и, когда старуха положила трубку, взяла у Марвина младенца и улыбнулась ему — в этом тоже была волна. Она посмотрела на младенца и произнесла одно слово, которого Энжи не разобрала. Ведь в тот момент она схватила брата за руку и потащила его прочь из лавочки. Марвин ни разу не оглянулся, но Энжи успела заметить, как старуха обнажила голубоватые десны в беззвучном смехе.

Всю дорогу домой в такси Энжи безмолвно молилась: лишь бы родители еще не вернулись, лишь бы родители еще не вернулись! Лидия ждала их, и вместе они потащили Марвина наверх в кровать, впрочем он и не протестовал. Лидия вытерла ему лицо тряпицей, а после надавала затрещин и накричала на испанском (Энжи узнала пару-тройку слов, которые пообещала себе в дальнейшем непременно использовать), поцеловала его и ушла, а девочка, сходив на кухню за кувшином апельсинового сока и целой тарелкой имбирных пряников, села на кровать и спросила:

— Что произошло?

Марвин уминал пряники, словно несколько дней голодал, что в каком-то смысле соответствовало действительности, и спросил с полным ртом:

— Что значит слово malcriado?

— Что? Ах, это! Невежливый, невоспитанный мальчишка, от которого одни беды. Это, наверное, единственное слово, которого Лидия не произнесла… А что?

— Так… так старуха его назвала. Ребеночка.

— Ага, — отозвалась Энжи. — Оставь мне пару пряников и объясни, как это он превратился в ребенка. Ты с ним поступил, как с Миледи?

— Ну да. Только мне пришлось зайти очень далеко, я же тебе сказал. — Голос у Марвина стал отстраненным, как в лавочке сантерии. — Он был такой старый, Энжи.

Энжи промолчала, а Марвин прошептал:

— Я не мог за тобой пойти. Мне было слишком страшно.

— Забудь.

Энжи хотела сказать что-нибудь успокаивающее, но следующие слова у нее вырвались сами собой:

— И зачем тебе понадобилось показушничать? Если бы ты сделал все попроще, пообычнее и добыл письмо… — На последнем слове у нее сжалась грудь. — Письмо! Мы совсем забыли про мое дурацкое письмо! — Подавшись вперед, она выхватила у Марвина тарелку с пряниками. — Ты забыл! Ты забыл, да? — Она тряслась, как не дрожала, даже когда ее схватил El Viejo. — О Господи, столько мучений — и все зря!

Но Марвин улыбнулся, впервые за очень долгое время.

— Успокойся, все в порядке… Оно у меня. — Выудив из заднего кармана штанов письмо Джейку Петракису (более грязное, чем было), он протянул его Энжи. — Вот оно. И не говори, что я ничего для тебя не делаю.

Это была его коронная фраза, украденная из телесериала и употребляемая, как правило, когда надо было кормить Миледи, мыть за собой тарелку после завтрака или складывать собственную одежду.

— Возьми, открой, — говорил он теперь. — Убедись, что это то самое.

— Мне и не надо, — раздраженно запротестовала Энжи. — Это мое письмо, уж поверь мне, я его сразу узнала.

Но она все равно вскрыла конверт и вынула оттуда один сложенный листок, на который взглянула… и застыла, не веря своим глазам.

А после протянула листок Марвину.

С обеих сторон он был пуст.

— Да уж, ты свою работу основательно проделал, — мягко сказала она совершенно пораженному брату, который уставился на нее, разинув рот. — Тут и сомнений быть не может. Я просто пытаюсь понять, зачем нам понадобилась такая невероятная ерунда ради пустого листка бумаги.

А вот Марвин отполз от нее подальше на кровати.

— Это не я, Энжи! Клянусь! — Марвин нетвердо поднялся на ноги и теперь стоял, подняв руки, словно приготовившись защищаться на случай, если она набросится. — Я просто вытащил его у тебя из рюкзака. Даже не смотрел на него, честное слово.

— Что? Я написала его грейпфрутовым соком, чтобы никто не прочел, если только не подержит над лампой? Ладно, уже не важно. Сойди с подушки и садись.

Марвин настороженно повиновался и скорее прикорнул, чем сел рядом с ней на краю кровати. Они немного помолчали, а потом он сказал:

— Это ты. Это ты с письмом сделала. Тебе так хотелось, чтобы оно не было написано, что его просто не стало. Вот что произошло.

— Ну да, конечно, — отозвалась сестра. — Я тут могучая ведьма… Сказала же, не важно.

— Нет, важно.

Она так отвыкла видеть Марвина с обоими глазами, что его лицо показалось ей вдвойне серьезным, а он очень тихо добавил:

— Ты у нас самая крутая ведьма, Энжи. Ему нужна была ты, а не я.

На сей раз она не ответила, и Марвин продолжал:

— Я был приманкой. Да, я играю с мешками для мусора и кларнетами и заставляю ходить гадких кукол. Ему-то что с того? Но он знал, что ты за мой придешь, поэтому и запер меня в прошлом четверге, чтобы легче было тебя зацапать. Только он просчитался, не сообразил, что ты сама сможешь одолеть весь путь назад. Без заклинаний и прочей ерунды. Именно так все и было, Энжи! Именно поэтому я знаю, кто из нас двоих настоящая ведьма.