«Если», 2008 № 03

Сюжет ее вряд ли может претендовать на оригинальность, по сути, перед нами очередная вариация легенды об Агасфере. На импровизированной прощальной вечеринке профессор колледжа решает поведать коллегам правду: на самом деле он пещерный человек, скитающийся по Земле уже четырнадцать тысяч лет. За это время он успел побыть богом в Малайзии, свинопасом, дружившим с Ван Гогом, учился у Будды и стал тем, кого мы знаем, как Иисуса. Разумеется, профессору не верят, и ему приходится объявить свой рассказ шуткой, но его история находит неожиданное подтверждение.

Фильм, действие которого практически не выходит за пределы одной комнаты, и в котором нет компьютерной графики и суперзвезд, оказался замечен широкой публикой и занимает сейчас 20-е место в списке лучших научно-фантастических лент по версии сайта IMDB.com, опережая «Терминатора» и «Звездные войны: месть ситхов».

Возможно, это признак того, что зритель, осознав возможность современных технологий с максимальной реалистичностью изобразить сколь угодно фантастическое окружение и населить его самыми невероятными существами, перестает обращать внимание на спецэффекты и начинает больше ценить качественную драматургию, крепкую режиссуру и профессиональную актерскую игру?

Сергей Цветков

СЦЕНАРИЙ: «Полдня не будет, все свободны»

Вл. ГАКОВ

Импульсом, подтолкнувшим известного критика к выступлению, стал сценарий давно ожидаемой экранизации «Трудно быть богом». Текст под названием «Что сказал табачник с Табачной улицы» опубликован, а значит, может быть отрецензирован, осмыслен и «продискутирован». Подчеркнем: сценарий, а не фильм, которого пока еще никто не видел.

Прочитанный текст вызвал ворох мыслей, которые ассоциативно потянули за собой другие, неожиданные и даже не понятно, откуда возникшие. Со временем их выстроился целый легион, а когда все устаканилось и разложилось по полочкам, выяснилось, что мозг свербит один-единственный вопрос, чеканно сформулированный самими братьями Стругацкими. Вопрос, ответ на который исчерпывающе дал сценарий Германа и Кармалиты (хотя, уверен, соавторы об этом даже не подозревают).

Вопрос был: нужны ли мы нам? Нужны ли мы — тогдашние, воспитанные на Стругацких, — нам сегодняшним? А если переформулировать: нужен ли нынешнему миру их мир Полдня?

Впервые этот вопрос я поставил перед собой, посмотрев еще первую экранизацию «Трудно быть богом», появившуюся в канун девяностых. Тот фильм за многое ругали (и во многом поделом ему, хотя полностью провальным я бы его не назвал). Но уже тогда одно резануло сразу и больно: я не узнал на экране Румату.

Действительно, а кем он был? В смысле — откуда, из какого мира, с какой такой Земли он свалился в несчастный Арканар? (Последний, кстати, был вполне узнаваем, так что поклонников Стругацких могли раздражать разве что отдельные детали.) Ясно, не из мира Полдня. Румата в том фильме смотрелся пришельцем ниоткуда. Супермен как супермен, от грязных дикарей его если что и отличало, то память о контрастном душе и унитазе со сливом.

Помнится, в повести Стругацких главный герой много спорил со своими коллегами на тему взаимоотношений науки и морали. Вмешательства и невмешательства, объективных законов истории и субъективного человеческого выбора… И самое главное, мир Полдня мог если не судить мир Арканара, то во всяком случае судить о нем, осознавая свою историческую преемственность и мучаясь вопросами нравственными, а не техническими. Потому что сам он, этот мир Полдня, далеко ушел от мира Арканара прежде всего в нравственном отношении. Румата как его представитель был выше той человеческой низости, что его окружала, не потому, что лучше дрался, чаще мылся и имел за спиной цивилизацию, мощь которой арканарцы и представить не могли. А потому, что его цивилизация выучила исторические уроки своих собственных Арканаров — и научилась жить совсем по иным социальным и нравственным законам.

В шестидесятые годы мы знали, каким должен быть мир, способный если и не судить мир Арканара, то хотя бы понять его. Испытывая нравственные мучения от невозможности помочь ему — в исторически короткий срок и без моральных потерь. Так здоровый человек мучается от бессилия у постели безнадежно больного.

В лихие девяностые меня впервые посетила неприятная мысль: вот и Полдню конец. Ушел, так и не наступив. Не нужен он — даже в качестве утопического идеала.

А если мира Полдня больше нет

— отменен ввиду его принципиальной «нерыночности» и оттого крайней вредоносности для подрастающего поколения рыночных волчат,

— то выхолащивается и весь конфликт, на котором держится сюжет Стругацких. Тот Румата — это вовсе не марктвеновский янки при дворе короля Артура.