«Если», 2017 № 01

— Живём как бабочки, — тихо сказал Рахмет, — долго, а будто один день, так отец говорил. Уйдём — и следа не останется. Но однажды в нашем небе появляется солнце. Один только раз оно одиноко пересекает небосвод, один раз за нашу короткую жизнь. Можно копаться в делах, продавать своё время за жалкие княжки или нерубленые гривни, и даже не заметить, как солнце прошло мимо. А можно поднять глаза вверх, и увидеть его, и последовать за ним — на счастье или на погибель. Главное — не упустить, не проглядеть…

Он подошёл к Феодоре и мягко обнял её за плечи. Она прижалась губами к его запястью.

— На пересылке увидел этого паренька впервые — посмеялся над ним вместе со всеми. Сосунок несмышлёный. А теперь, как к Дрозду его притащили, прямо шевелится внутри: вот оно, ради чего и на рожон не страшно. Чую: не могу иначе. Ты уж прости меня, дурака.

Он оставил её в пустых палатах нового жилища. Дело требовало присутствия главаря на сборе ватаги.

Позвали только лучших. Для намеченного переёма скрытность требовалась больше, чем грубая сила.

Седым изваянием сгорбился в углу Сыч — листвяной, умелец взрывного дела. Селезень, высоченный боевик-коренной со шрамом в поллица, Дрозд, Сова сидели вокруг стола, пристально разглядывая перепуганного таким вниманием Алима Юсупова.

До начала разговора все, кроме Рахмета, надели на шеи нитки с новыми пёрышками и связали память. Случись что — ломай перо, и ни на допросе, ни под пыткой не сможешь выдать, что случилось с того момента, как произнёс слова заклинания.

Три дня после вызволения Алима с Таганки не прошли даром. Мальчишка оказался непростой, со своим прошлым. Из устроенного им тайника возле Рогожского торга они с Рахметом извлекли толстую стопку чертежей — наследие предков. Орешек тоже был наследством, но настолько ценным, что мальчишка не доверял его тайнику. У него не было ответа, что из себя представляет эта вещь и для чего она нужна. Зато понимал, куда за ответом идти…

— Я уже знаю, теперь и им скажи, — Рахмет кивнул Алиму на собравшихся вокруг стола беспредельщиков.

— Я собираюсь… — голос у мальчишки вдруг предательски сел.

Алим прокашлялся и отчеканил:

— Я собираюсь пробраться в княжескую книжницу.

Повисла такая тишина — впору ломтями резать.

Сова недобро усмехнулся:

— Ты что же, в здравом уме предлагаешь нам совершить налёт на Кремль?

Есть

Рахмет присовокупил и своё слово:

— У мальца не сквозняк в голове. Чертежи есть, подход-отход продуманы. Умельцы нужны. Навроде нас… Разбой дельный. Но срок — сегодня. Встать и пойти.

Сыч почесал седую небритую щёку:

— Ежели все идут, так и я с вами. Куда ж вам без листвяного в таком деле?

Дрозд долго молчал, выписывая пальцем на столе какие-то теневые знаки. Потом кивнул.

Сова посмотрел на Алима:

— Ты теперь в нашей ватаге, парень. Какой птицей себя видишь?

Селезень покачал головой:

— Со всем уважением, Соловей… Передышку бы сделать. На залихвате можно и в ощип влететь. Подельника твоего нового мы не знаем, не наш он. Извини, поостерегусь. Ни пуха ни пера вам не потерять, братцы!

И вышел прочь. Сова поспешил за ним, а вернувшись, положил на стол разломанное перо и подсумок коренного.

Выдвинулись ближе к вечеру. Извозчика взяли из местных, Сова высвистал.

На выезде из Бутырских переулочков на Клинскую-Ямскую дотошный дружинник-угловой проверил, не дыряв ли у лошади мешок под хвостом — на трактах княжественного значения за навозную кучу посреди мостовой досталось бы в первую очередь дружине.

На Клинской было тесно. Зычно ржали ломовые. Тонкоосные пролётки норовили выскочить в крайний левый, перекрывали дорогу самоходкам, пыхающим сизым дымом. Служебные «воронки» и щеголеватые «легковески» с дворянскими опознавательными знаками взбулькивали котлами, лавировали между телегами, жались друг другу в хвост — сумятица!

Напротив Городской думы застыли в камне две фигуры — память о смертном бое Блаженного-в-Тени первокнязя Стефана Кучко и пришлого Юрия, прозванного Долгой Рукой. Стефан словно загородил от супостата город за своей спиной. Пальцы распростертых первокняжьих рук плели ветер. Резчик умело показал, как легла трава там, где прошёл воздушный хлыст теневого. Конь под Юрием, пуча глаза, заваливался набок, а финист Стефана впился вражьему богатырю когтями в лицо, лишая воли и разума.

Над пролёткой чёрной тучкой сгустилось беспокойство. Никто из ватаги не чувствовал себя в своей тарелке. Сова теребил в кармане кафтана скорострел. Сыч, плотно сжав губы, смотрел под ноги, на сумку с запалами. Зажатый между ними Алим, закрыв глаза, что-то шептал, едва шевеля губами. Дрозд постукивал по коленке кончиками тонких холёных пальцев. У Рахмета заныла рана на шее — будто Евпатова птичка напомнила о себе.