«Если», 2017 № 01

— А мы, — говорит, — через другой вагон вышли.

— Как это — вышли? — в толк не возьму. — Там же сугроб!

— Ну, что ж, что сугроб, — плечом дергает. — Сугроб ведь и прорыть можно…

Тут только, в рассветошной уж серости, заметил я в руке у него рогатину под широкий клинок, рессорный. Такая рогатина и на место лопаты сгодится. Меня прямо подбросило — вскочил, как молодой.

— Так это ты, злодей, наст буровил?!

Лучше бы меня царапуха съела, ей-Богу! Это что ж теперь будет? Со смеху помрет весь народ поселковый: дед-то, проводник-то наш, многознатец и ведун хренов — Прокентия за царапуху принял!

— Да подойди ты! — Зойка машет. — Чего встал там?

Тоже змеища еще. Один раз на позор выставила, так мало ей.

— Спасибо, — говорю, — не интересуюсь. Если у тебя опять в котором-то месте скворбчит, так ты кавалеру предъявляй, а с меня ваших хиханек хватит!

Однако вижу, не хохочут.

— Будет тебе ворчать, дед, — Прокентий супится. — Не я наст буровил. Тут дело серьезное. Сам посмотри.

И пальцем себе под ноги тычет.

Ну что станешь с ними делать?

Подхожу, наклоняюсь, разглядываю… И жгучим паром меня прошибает, хоть и студено в поле.

Потому как от хвоста поезда, мимо нас, да прямехонько к лесу уходит глубокий, свежий след лохмаря. А в следу — кровь. И рукавица валяется. По заплатам судя — Федюни-поезжачего рукавица…

На следующий день — солнышко наше смурное еще доверху не добралось — дорога пошла уже совсем другая. То окорята все по увалам прыгали, а тут пришлось огибать целые горы — видно, большие дома под снегом.

— Не гони, — говорю Зойке. — Как бы в подвал какой не ухнуть.

Пошла ватага помедленнее. Ничего, тише едешь — дальше будешь. А то раскатишься этак-то, да прямо в стаю и въедешь. Тут вообще надо ухо востро держать — не один зверь тобой закусит, так другой подкрадется. Эх, Федюня, Федюня… Прости старого дурака, не уберег. Лохмарь-то, выходит, всю ночь рядом с нами сидел, таился, и собаки его не почуяли. Отчего-то они инопланетную тварь никогда не облаивают, робеют, что ли? Пробеги стороной белка какая или там барсук — концерту было бы на всю округу. А на этих молчат, будто так и надо. Ну конечно, чего уж! Новые хозяева здешних мест…

Удивлялись поначалу такой напасти, откуда, мол, неведомое зверье лезет? Только как зима прочно установилась, тогда и поняли, для чего нужны были все эти Станции и сама Чертова Звезда с хвостом. Это не на той планете для нас курорт устроили! Это на этой — для них! Как поперли лохмари, косманы, мехоеды, царапухи, рытвинники — и какой только твари не по паре, а то и по стае! Большие, маленькие, напористые, злобные, ненасытные. Сразу стало ясно, что мы для них никакие не жертвы стихии, и не спасать они нас явились. Мы для ихнего зверья — горячие блюда, и весь сказ. Ухватил, кого поближе, да и волоки на обед!

Одного только не пойму. Ведь на самой крайней полке не Федюня спал, а я. Как же так меня судьба миновала? Опять повезло.

Я молодой еще был, когда первый раз с лохмарем нос к носу встретился. Ну, как встретился? Валежник в лесу собирал, вязанки лыком обматывал. Вдруг как жахнуло по загривку — аж искры из глаз.

Очнулся, а меня кто-то за ногу волочит, мордой по снегу. От когтей следы до сих пор на ляжке остались. Подстерег меня лох-марь, да, видно, решил впрок заготовить, на месте не сожрал.

Только то и спасло. А второе мое счастье, что дед Касьян набрел на прикоп. Он тоже валежину в лесу собирал. Видит — струйка пара из сугроба тянется, смекнул, что к чему. У пришлой-то зверни пар из пасти не идет, больно кровь у ней холодна.

Уж как он, Касьян, меня до поселка пёр, не могу сказать, не знаю. Помню только, что снова мордой по снегу, ну да за это я на него не в обиде. Он же меня и выходил, не дал в горячке загнуться, отпоил травами. Природный был дед, не нам чета. До самой смерти в снегу рылся каждое лето, находил-таки целебные травки. А как начнет чего рассказывать — заслушаешься. Байки, сказки да присказки знал — и все с толком, все к случаю. Много чего я у деда Касьяна понабрался. Поселковые смеются, что я нынче и говорю, как он. Так что ж, годами-то я тоже теперь дед, кой-чему и сам научился за полвека зимования да бедования. А времена бывали — ох, лихие! Иной раз думалось — конец приходит поселку, изведут, твари.

А все-таки не поели до последнего. Хрен вам! Если бы не холода, мы бы еще посмотрели, за кем эта земля останется! Да вот беда — уж больно студено стало в последнее время. Значит, пора искать спасения. А где искать? Там, откуда беда пришла — больше-то негде. Сумасбродство, конечно, на верную смерть идем. Но ведь продержались как-то пятьдесят лет? На что-то дана человеку голова? У вас Станции-хренанции, ладно, зато у нас — Прокентий. И его Машина.

Окоренок Прокентия поравнялся с нами. Новый, на место Федюни, поезжачий, Санёк, кричал на собачек, вразумлял их остолом сбоку — чтоб не задирались с нашей упряжкой. Да только не особо его собачки слушались — не привыкли еще. Сам Прокентий ехал чуть не стоя — всматривался в дальние холмы.

— Ты когда думаешь Машину собирать? — спрашиваю.