Если б мы не любили так нежно

16 февраля Шеин и все его воеводы подписали договор с королем польским о сдаче. Весь наряд со всякими запасами, коих на самом деле уже вовсе не оставалось, все остроги и укрепления русские воеводы оставляли королю. Ему же оставалось и все оружие убитых русских воинов, — большую его часть Шеин велел закопать в землянках. Всех пленных поляков Шеин передавал королю. Всем иноземцам, кои перейдут на королевское имя, возвращается все их имущество, включая оружие. Остальные могут уйти с Шеиным на Москву, если они поклянутся не поднимать против короля польского оружие в течение четырех месяцев, — поначалу король требовал, чтобы Шеин и все его воеводы и ратники целовали православный крест никогда не служить против него, но Шеин наотрез отказался выполнить его требование и невероятным упрямством своим вновь заставил короля пойти на попятный. Шеин со всеми воеводами и ратниками волен вернуться на Москву, сохраняя при себе все оружие, опричь пушек, и все имущество, кроме осадных орудий. Причем король своей королевской честью обещал русским всякую безопасность. На этом основании сам король польско-литовский соизволил назвать сдачу русской армии почетной капитуляцией. Шеин долго не соглашался оставить королю гордость русской армии — три сотни пушек, но Измайлов указал ему на то, что армия потеряла всех своих лошадей, а израненные и измученные голодом и холодом ратники никак не смогут тащить на себе эти чугунные и бронзовые чудовища. Скрепя сердце приказал Шеин тайно заклинить часть крупповских пушек большого наряда, за которые заплатила Москва золотом.

И все же Шеин признал, что король Владислав был почти рыцарски великодушен к нему. И вообще поляки не зря гордились этим своим королем, и холопям никудышного Царя Михаила можно было им только позавидовать. Король не только согласился взять на свое попечение всех раненых и больных, кои не могли пойти в пеший поход, а их было две тысячи четыре человека. Все они должны были быть переданы уполномоченным Москвы. Он обязался продать Шеину по варшавским ценам для прокормления его голодного войска необходимый для похода на Москву съестной запас: 60 четвертей муки, сухарей, крупы и толокна. Платил Шеин из своей тощей казны, коя сохранялась за ним.

Всю армию Шеина облетел взбудораживший ее слух: Владислав предложил Шеину перейти к нему на службу, посулил ему чин Великого гетмана! А Шеин наш отбрил его и сказал, что не был он перевертышем и никогда не станет им!

Никто не поверил брехне о Шеине. Знала армия своего главного воеводу. Шла она, побитая, поредевшая, понурая, с обозом с ранеными, похоронив своих покойников. Шла вслед за главным воеводой…

У Шеина был свидетель нежданного предложения — князь и воевода Прозоровский, но как поведет себя в Москве Прозоровский, он не мог знать. Как говорится, своя рубашка ближе к телу. И — Москва слезам не верит…[127]

Девятнадцатое февраля 1634 года было черным днем первой русской армии, преданной князьями-боярами. Совпал этот достопамятный день со средой на первой неделе Великого поста. После беспримерной пятимесячной обороны Шеина на голых холмах у Днепра под Смоленском, этим городом русской славы, приумноженной тем же Шеиным еще в Смуту, от армии, насчитывавшей в начале смоленского похода почти сто тысяч ратников, оставалось лишь восемь тысяч пятьдесят шесть человек. 8056 героев осады Смоленска и обороны подле него. Да 2004 героя, тяжело раненных и больных, провожали своих товарищей в последний поход со скупыми солдатскими слезами. Переживет поход один из десяти!

Сдача проходила по тщательно разработанному королем церемониалу, во многом измененному несговорчивым Шеиным во славу и честь русского оружия.

Впереди восьмитысячного войска, медленно выходившего из острога, шел Шеин со товарищи, с воеводой Измаиловым, с начальствующими и приказными людьми, дьяками и подьячими и всем церковным причтом. Польско-литовское войско стояло по обеим сторонам Смоленско-Дорогобужской дороги, молча и злорадно глядя на русских, напяливших на себя всякое тряпье, чтобы спастись от дикого мороза. У многих лица были изъедены морозом, грязные и окровавленные холщовые повязки прикрывали раны. Полки шли с опущенными боевыми знаменами, без барабанного боя, с погашенными фитилями. На придорожном холме недалеко от острога восседал на коне Владислав IV, король Польши и Литвы, он же Владислав I, Царь Московский, окруженный своею пышной свитой. По правую руку — гетман Радзивилл, по левую — канцлер Сапега. Братья Гонсевские, атаманы запорожских казаков, Питер Лермонт с капитанами шотландской гвардии, немецкие полковники, иезуиты-капелланы, все недовольные, что король отпускает Шеина в Москву.