Если б заговорил сфинкс...

Петроний Гай Аматуни Если б заговорил сфинкс...

НОЧЬ ПЕРВАЯ, или рассказ о событиях разрозненных и, как бусинки порванного ожерелья, закатившиеся у разные углы...

1

Земля в потемках — подобна усопшему. Ночью она — что завязанные глаза. Что труп с заткнутыми ноздрями. Глаз не видит глаза! И змея жалит. И лев покидает свое логово. Молчит земля.

Вот почему ночь хороша, когда человек дома, а его дыхание сливается с дыханием семьи. Под открытым небом в такую пору — человек без головы...

Так думал Нефр-ка, третий смотритель ступенчатой пирамиды Неджерихета, притаившись у одной из гробниц, окружавших усыпальницу царя.

Он с уважением поглядывал на пирамиду и старался не шуметь, чтобы не беспокоить дух Неджерихета — да и его друзей, привыкших к покою за многие десятилетия.

Нефр-ка знал, что до вступления на трон фараон был человеком. Зато после магического обряда коронования он превращался в бога.

А любое божество состоит из Силы и, как бы это сказать, Тела, что ли... Оболочки. Эта его плоть творила волю Силы. Без божественных тел в мире царил бы хаос.

Потому-то плоть божества условно называют рабом — хем. То есть рабом Силы. И обращаясь к фараону, говорят «Хем-ек», а говоря о нем, вельможи называют его «Хем-еф».

А после смерти все фараоны, отдыхая телесно, продолжают — через свои незримые лучистые сущности — наблюдать за подопечными и их потомками и даже могут, при необходимости, вмешаться в их дела.

Поэтому здесь, в Городе мертвых, да еще ночью, лучше не терять к ним уважения.

При воспоминании о душах усопших в груди Нефр-ка стало холодно, будто в ней открылось окошко. Поймут ли они, почему он здесь в этот час?

В смелости он уступал своему отцу Джеди, кто происходил из города Джед-Снофру и дожил до совершеннейшей старости — ста десяти лет. Тот был фокусником и чародеем, забавлявшим даже самого Хуфу, кто ныне покоится в Великой пирамиде, севернее этих мест.

Да, отец не зря слыл жизнелюбом. Говорят, однажды на царском пиру он съел половину быка и запил ста кружками пива! О другом такое и не придумают...

А вот Нефр-ка не пошел в него. Он — обычный богобоязненный человек, чтит предков, поклоняется Хефрэ и его небесным родственникам.

От отца он унаследовал лишь охотничью страсть читать следы и как-то необъяснимо чуять притаившегося неподалеку зверя — это он умел.

Но здесь, ночью...

Видно, не зря знающие говорили ему, что все пространство вокруг заполнено всевозможными мыслями и чувствами и если, например, страх проникнет в твое сердце — средоточие ума, то по этой невидимой тропинке туда устремятся из окружающего воздуха его «друзья»: родственное всегда идет к родственному.

И человеку тогда может стать невыносимо жутко!

А чтобы восстановить внутреннюю упругость и стойкость, надобно подумать о другом. Тогда иные, более приятные мысли и чувства заполнят твою грудь и вытеснят страхи.

Чтобы достичь этой цели, Нефр-ка стал думать о своем сыне Каре. Сыну исполнилось двадцать семь лет, и он рос копией деда. Так же как и тот, стал фокусником и приобрел немалую известность. Пожалуй, он превзошел Джеди. Умеет дрессировать животных, творит чудеса на глазах у всех и даже отцу не раскрывает секретов своих проделок.

Что же касается охоты — не уступает никому... кроме царя, разумеется.

Нефр-ка вспомнил, как они придумали охотничью игру: один уходил в пустыню или в заросли дельты и рисовал по пути определенные знаки. Немного спустя второй тоже пускался в путь и по этим знакам отыскивал его.

Нефр-ка на всякий случай начертил возле себя на земле круг — свой опознавательный знак — и принялся размышлять о цели своей засады.

Разумеется, не покойники тревожили его. Накануне он увидел здесь свежие следы человека, ведущие на запад и обратно, но обрывающиеся на камнях, и Нефр-ка вспомнил рассказы о грабителях усыпальниц.

Если его предположение верно — дело может принять рискованный оборот, и предусмотрительность не помешает.

Чу!

Обостренный слух уловил чьи-то шаги, и каждая мышца Нефр-ка напряглась. Луна светила ярко, но густая тень, отбрасываемая стенами гробниц, служила хорошим укрытием.

Нефр-ка шепотом попросил богов воодушевить его и, зорко всматриваясь, потер мочку уха, чтобы оно не уставало и не обманывало.

И тут же увидел рослого незнакомца в темном переднике, с мешком на плече. Черты его лица издали, к тому же измененные лунным светом, казались странными и даже уродливыми.

Нефр-ка унял свое волнение, чтобы душа незнакомца не почуяла его душу, и неслышно двинулся за ним...

«Ведь сегодня день Сета, — вдруг вспомнил Нефр-ка, — черный день, не предвещающий ничего приятного».

Он стал еще осторожнее, но продолжал преследование, оставляя условные знаки по пути. Незнакомец шел к ступенчатой пирамиде. Не доходя до высокой и длинной стены, окружавшей ее, взял правее и направился к усыпальнице какого-то вельможи, давным-давно засыпанной песком.

Имя похороненного нигде не сохранилось, и усыпальница считалась заброшенной.