Если бы

Сева так и стоял с вытаращенными глазами, открывая и закрывая рот как рыба, силясь, что то сказать. Ему очень хотелось врезать по этой нахальной ухмыляющейся физиономии, но он продолжал стоять и молча слушать наглого недоноска в импортных шмотках, не в силах двинуться с места.

— Ты думаешь ты сам любил ее? Да ты просто хотел ее, как хотят вещь, красивую куклу. Ты хоть раз поинтересовался о чем она думает, о чем мечтает, чего хочет? Ты знаешь, что у нее внутри творится? Какая она? Что для нее важно? — Вован уже не ухмылялся. Он уже почти кричал гневно сверкая глазами на застывшего Севу. — Если ты ее действительно любил, хоть чуть-чуть, оставь ее в покое. Отпусти ее и иди своей дорогой. Живи сам и дай жить ей. Исчезни.

Последние слова Вован произнес уже спокойно, почти печально. Из Севиной груди вырвался не то хрип, не то всхлип, плечи его поникли, он развернулся и медленно пошел в строну улицы, какой- то шаркающей, стариковской походкой.

— Блин, а ведь он бы меня изуродовал! — не то удивленно, не то восхищенно сам себе сказал Вован, поправляя куртку. Веселая ухмылка снова расползлась по его лицу. « Все-таки передались мне от папеньки способности к дипломатии. Может зря я из МГИМО ушел в архитектурный, больших высот мог бы достичь.» — веселился про себя Вован поднимаясь по лестнице на второй этаж к своей квартире.

После школы Сергей поступил в Бауманский, но ко всеобщему удивлению, решил сначала отслужить в армии, а начать учиться уже по возвращении.

— Ты чего совсем дурак? — возмущался тогда Вован. — На хрена тебе эта армия, у тебя в институте военная кафедра, тебе вообще служить не надо. Но у Сергея были свои представления о жизни и он ушел служить, добровольно. Вована Родион Петрович пристроил, естественно, в МГИМО. Вовану было все равно куда. Ему нравилось только рисовать, но он не рассматривал это увлечение как занятие на всю последующую жизнь. Он рисовал для себя, получая от этого удовольствие, а сделать это своей профессией значит перестать получать наслаждение от любимого занятия считал Вован.

Кое как, в основном, стараниями отца он отучился в МГИМО два курса. В основном, все эти два года он пил, посещал вечеринки и торчал по барам с такими же бездельниками, сынками богатеньких папаш, как и он сам. Учеба занимала в его жизни очень маленькое, практически незаметное место. После окончания летней сессии, когда Вован с горем пополам был официально переведен на третий курс, он, вернувшись как-то домой сообщил родителям, что забрал документы из института и перевелся в архитектурный, да еще и на первый курс, потому, что там совершенно другая программа.

Алина Николаевна схватилась рукой за сердце, на этот раз не театрально, как обычно, а вполне по настоящему. А Родион Петрович, в первый раз в жизни, позволил себе наорать на сына и даже обозвать его идиотом несчастным. Вован был не из пугливых, родительский гнев не привел его в трепет, преспокойно усевшись за стол он заявил:

— Мне там не нравилось. Это не мое. И вообще, в этом МГИМО одни папенькины сынки учатся. Пустоголовые, с самомнением размером с Австралию. Я хочу быть архитектором.

Обретя дар речи, Алина Николаевна попыталась образумить сына:

— Володя! Ты понимаешь, что папа приложил очень много усилий, что бы ты учился в престижном вузе и получил профессию, которая позволит тебе всю оставшуюся жизнь заниматься интересной, важной и хорошо оплачиваемой работой, быть уважаемым человеком. И мы не для того потратили столько сил и своих нервов, что бы наш сын в конце концов стал каким ни будь третьеразрядным проектировщиком в каком-нибудь захудалом конструкторском бюро.

Алина Николаевна повернулась к мужу.

— Родик! Ты должен завтра же договориться о переводе Володи обратно. — Родион Петрович не успел ничего ответить, потому, что Вован, все это время с невозмутимым видом поедавший виноград из вазы на столе, ожидая пока родители наконец выпустят пар и успокоятся вдруг резко встал и сказал очень твердо:

— Если кто то из вас хоть пальцем пошевелит по поводу моей учебы, я уйду из дома и больше вы меня не увидите.

Алина Николаевна снова схватилась за сердце, похватала ртом воздух, а Родион Петрович, хоть и был зол на сына, но даже испытал некоторое чувство гордости, за неожиданную твердость.

Через пару минут Алина Николаевна взяла себя в руки и сообщила своим мужчинам, что через пять минут будет обед.

Вопрос о будущей профессии Вована был решен раз и на всегда.

Декабрь 1990г

В декабре начались обильные снегопады, задул сильный ветер. Начались страшные северные метели. Во время работы снег слепил глаза, моментально заполнял собой все складки одежды, а ветер дул с такой силой, что только что не сбивал с ног. Невозможно было дышать, ледяной наполненный мелкими острыми снежинками воздух обжигал горло и легкие, к концу дня все были измотаны до предела.

— Ничего, ничего! — подбадривал ребят Николаич, похожий на Деда Мороза с залепленной снегом бородой и усами. — Мы тут для того и работаем, что бы испытывать технику в самых, что ни на есть суровых условиях.