Если бы Гитлер не напал на СССР…

— Мой фюрер, здесь речь о знакомом русском стремлении к трёхсотпроцентной безопасности… Если мы куда-либо пошлем одну дивизию, русские перебросят туда десять дивизий, чтобы быть вполне уверенными в своей безопасности… Не могу поверить, что Россия когда-либо нападет на Германию…

— Возможно… Но бритты умеют совращать народы. Они надеялись на широкий югославо-греческо-турецко-русский фронт и хотели создать новый союз против нас, помня о Салоникском фронте в прошлую войну…

Шуленбургу все это было памятно — в 1911 году он был консулом в российском Тифлисе, в 1917-м — Дамаске, и восточную ситуацию граф знал не по книгам. Поэтому он согласно кивнул, а фюрер всё высказывал ему свою горечь:

— Я очень сожалею, что усилия Англии вынудили меня выступить против этой жалкой Греции… Противно вопреки чувствам подавлять этот храбрый народ. И эти югославы… Когда мне 27 марта сообщили о перевороте, я думал, что это шутка. И этот опыт заставляет меня быть осторожным…

Шуленбург опять кивнул.

— Народы, — задумчиво говорил Гитлер далее, — дают сегодня определять свою политику не столько разумом и логикой, сколько ненавистью…

Он умолк, потом прибавил:

— А также, пожалуй, денежными интересами… Хотя и не всегда своими… Ведь в результате английских обещаний и лжи по очереди оказались ввергнутыми в бедствие сначала поляки, которым я ставил благоприятные для них условия, затем — Франция, не желавшая воевать, за ней — Норвегия, Голландия и Бельгия… А теперь вот — Греция и Югославия… Но можно сказать, что народы здесь ни при чём — мне приходится иметь дело не с народами, а с правительствами… А то же греческое правительство не было нейтральным. А пресса Греции вела себя бесстыдно…

Гитлер мог бы сказать и определённее — «продажно», как всегда и вела себя буржуазная пресса… И чем более «демократическим» был печатный орган, тем проще его было купить. Трижды прав был фюрер и в оценке Англии — она давала провокационные «гарантии» и Польше, и Греции… Но Россию купить было нельзя, и это фюрер понимал — о чём и сказал Шуленбургу. Однако он же говорил и о тех инстинктах ненависти к немцам, которые у русских остались.

— И поэтому мне надо быть осторожным, — закончил он.

— Но Криппс сейчас с трудом добивается встреч лишь с Вышинским, мой фюрер! А Сталин говорил Мацуоке, что он присягнул на верность «оси»… И я убеждён, что Сталин готов пойти на далеко идущие уступки нам… Он уже намекал нашим торговым представителям в Москве, что в сорок втором году они смогут сделать заявки на поставку пяти миллионов тонн зерна!

— Это хорошо, Шуленбург, — возразил Гитлер, — но где они возьмут столько вагонов?

— Транспортные трудности можно устранить за счёт лучшего использования русских портов…

= = =

Беседа, сойдя на конкретные детали, угасала…

А колёса на стыках отсчитывали: «Тик-так, так-так…»

Глава 8. Визит судьбы (караоке)… (Продолжение и окончание)

В Москву литерный поезд прибыл 23 апреля. На Белорусском вокзале фюрера с Риббентропом встречали Калинин, Молотов и Ворошилов. Сталин отсутствовал, что с точки зрения этикета было объяснимо — официальным главой государства являлся благообразный Калинин, а главой правительства — Молотов.

Отсутствие Сталина означало, что высший градус встречи — ещё впереди, но встреча была организована по высшему разряду: ковровые дорожки и море — буквально море цветов, флаги, дети, приветствие сотни фанфар, блистающие серебром и золотом оркестры, отработанные до автоматизма движения почетного караула — все это должно было компенсировать временное отсутствие самого Хозяина.

Покончив с этикетом, на большой скорости поехали по русской столице под сдержанные приветствия нескончаемых шпалер народных масс, в вихрях приветственных листовок, сбрасываемых с самолета. Москва уже готовилась к Первомайскому празднику и, украшенная в дополнение к весенней зелени яркими плакатами, выглядела особенно нарядно.

Улица, по которой ехал кортеж, застроенная разными по стилю, однако не диссонирующими между собой зданиями, носила имя русского писателя Горького. Об этом сообщил фюреру Молотов. Он же сказал, что до революции улица — тогда ее называли Тверской — была значительно уже и лишь в тридцатые годы её раздвинули — дома, мимо которых они сейчас проезжали, были перемещены на специальных платформах.

— Этот опыт может пригодиться и нам, — оживился фюрер, давно мечтающий о новом, грандиозном Берлине.

Через несколько минут машины проехали стоявшее справа красное кирпичное здание с затейливыми башенками — Исторический музей и выехали на Красную площадь, где скорость снизилась.

Серая брусчатка огромной площади, стройные ели под высокой Кремлёвской стеной и красный флаг над зелёным куполом огромного дворца, строгий Мавзолей, строгие величественные башни Кремля и весёлый разнобой многоглавого Василия Блаженного захватили фюрера сразу — он ведь понимал толк в архитектуре.