Если бы я была королевой… Дневник

Словом, мне бы радоваться: с его стороны так мило заниматься моей скульптурой, верно? Думаю, что Бреслау втайне его обожает, они все его понемногу обожают. А я, как вы могли заметить, ни разу не сказала, молодой он или старый, белокурый или черноволосый. Но скажу. Весьма известный Тони Робер-Флёри – сын знаменитого Робера-Флёри[128], члена Академии и главы кучи всего, бывшего директора Римской школы.

Тони – художник спокойный, благоразумный. Рисует превосходно, композиция у него очень хороша, колорит так себе, живопись в общем недурна, он получает медали, награжден орденом П[очетного] л[егиона], государство покупает у него картины: «Истребление поляков», «Доктор Пинель в Сальпетриер», «Последний день Коринфа» и т. д. Мало блеска, но знания солидные, репутация прочная, а учит он превосходно. Чего еще требовать? Сейчас ему сорок два года[129], а на вид не больше тридцати пяти, он бледный, черноволосый, бородатый, голубоглазый. Черты лица крупные и четкие, пожалуй даже чересчур. Несколько напоминает чахоточного, что мне ужасно не нравится (смотри «Шагреневую кожу» Бальзака). Характер превосходный, манеры мягкие и немного насмешливые, но это потому, что он имеет дело с женщинами, а многие женщины злились бы, если бы с ними разговаривали, как с молодыми людьми. Но к работам он вообще очень строг и не считает нужным смягчать эту строгость успокоительными шуточками и отеческими улыбками. Наши женщины перед ним робеют, как перед настоящим мэтром, и я тоже, потому что вижу в нем только учителя. Сначала я и перед Жюлианом трепетала и, говоря с ним, краснела. Сегодня утром Р[обер]-Флёри беседовал со мной в уголке о картонах к моей скульптуре, а я слушала, как малое дитя, вид у меня был совершенно простодушный, щеки то бледнели, то краснели, я не знала, куда девать руки. Во время разговора он невольно улыбался, и я тоже, потому что помнила, что от меня пахнет свежими фиалками, что волосы у меня сухие, легкие и вьются от природы, что они изумительно освещены, а руки, в которых я что-то держала, принимают самые занятные положения. Бреслау говорит, что у меня прелестная манера прикасаться руками к вещам, хотя руки у меня и не красивы в классическом смысле.

Но чтобы уловить эту прелесть, надо быть художницей: буржуа и светские люди не обращают внимания на то, как именно пальцы обхватывают вещь; пухлые или даже жирные руки нравятся им больше, чем такие, как у меня. <…>

Среда, 13 ноября 1878 года

Сегодня вечером приходил Р[обер]-Флёри. <…>

Р[обер]-Флёри превосходный преподаватель; он ведет вас шаг за шагом, и вы постоянно чувствуете, что добились еще какого-то успеха. Сегодня вечером в его обращении со мной был такой оттенок, будто я покончила с гаммами – и вот теперь он предлагает мне сыграть настоящую музыку. Он приподнял краешек занавеса и показал более широкий горизонт. Нынешний вечер останется вехой в моем учении. <…>

Среда, 20 ноября 1878 года

Вечером приняла ванну и внезапно до того похорошела, что добрых двадцать минут собой любовалась. Я уверена, что, если бы сегодня кто-нибудь меня увидел, я бы имела успех: цвет лица совершенно ослепительный и такой нежный, такой тонкий, щеки чуть розовые; яркие только губы, глаза и брови. Какая жалость, что все это так бесполезно! Еще понадобится… но почему так гнусно устроена жизнь, что все это должно поблекнуть, скукожиться и умереть!

Прошу вас, не думайте, что когда я выгляжу дурно, то делаюсь слепой: вот уж нет, я все прекрасно вижу; сегодня я понравилась себе впервые за очень долгое время.

Все остальное отнимает живопись.

<…>

Пятница, 22 ноября 1878 года

Мне страшно при мысли о том, какое будущее открывается перед Бреслау. На сердце у меня мрак и тоска. Ну что за наваждение!

Я пишу красками семь недель, она – восемнадцать месяцев, то есть семьдесят две недели. В десять раз дольше, чем я. Но это же не все. Она умеет придумывать; в том, что она делает, нет ничего женского, банального, уродливого. В Салоне ее заметят, потому что она не только вложит экспрессию в свою работу, но и сюжет выберет незаурядный. С моей стороны истинное безумие ей завидовать: я в искусстве дитя, а она взрослая женщина.

<…>

Воскресенье, 24 ноября 1878 года

<…> Побывали вместе с Надин в музее античного искусства[130]. <…> Какая простота и какая красота! Ах, никогда больше не повторится Греция! <…>

Воскресенье, 29 декабря 1878 года

<…>

Когда здесь был отец, приехала с визитом княгиня Карагеоргиевич; он был в ярости, потому что ненавидит, когда мы видимся с порядочными людьми. Никто не знал, что у нас за отношения, и если бы он не прислал свои визитные карты дамам, которым его представили, это было бы невежливо. Поэтому мама послала его карты без его ведома. Но… вы считаете, что я злюсь, что я предубеждена, что я преувеличиваю, – давайте я расскажу вам о нем нечто такое, чтобы вы поняли, что он за человек.