Если бы я не был русским

Остановившись вдруг, он прочёл эти слова. Одно означало название города, в котором он жил когда-то сотни лет назад, а другое было тоже названием города за тысячи километров от первого. Это первое слово, вмещающее в себя целый мир понятий, запахов, звуков, ощущений, на минуту преобразило вороватого и преследуемого собственными страхами бродягу в прежнего беспечного и с паспортом в кармане человека по имени Серафим. Это слово за шиворот истлевшей рубахи тащило его в дурманящее безнадежными и мучительными воспоминаниями прошлое. Но неужели после того, что случилось за время странствий, он может вернуться? Разве возвращение возможно? И к кому? Начать опять всё сначала, чтобы прийти к новому побегу из старой вселенной? Нет. Прочь обольщения вчерашней сказки. Преступный бродяга, несостоявшийся террорист, опасный для беззащитных женщин и продуктовых магазинов, не имеет ни малейшего отношения к какому-то там писателю Серафиму Б. И равнодушно отвернувшись от магической эмалированной таблички, усталой рысью он продолжил бег. Ближе к хвосту вагонного коридора ему пришла мысль сменить ноги на колеса, не в мягком вагоне, разумеется, а как полагается — по чину. Дверь одного товарного вагона была немного отодвинута и призывала исполнить задуманное. И едва он протиснулся внутрь вагона, как пассажирский состав напротив тронулся. Куда? В сторону первого слова таблички или второго — ведали лишь духи железнодорожных путей. А состав с Серафимом, выждав с полчаса, тронулся в противоположную сторону.

Весь день пути Серафим провёл в созерцании у дверной щели быстро меняющихся лесных пейзажей. По тому, что станций пролетало мимо мало и размерами не великими, а леса, сквозь которые отважно громыхал полупустой состав, несметны и величавы, заключил Серафим, что удаляется он от прошлого и не на первую уже тысячу вёрст. Отщипывая от буханки маленькие кусочки хлеба, оглядывал он то окрестности, то внутренности вагона. Тот был пуст, и только груда цепей с большими висячими замками, примкнутыми к ним, и с ключами, болтающимися на верёвочках возле каждого замка, оживляла интерьер самодвижущегося убежища. Серафим страшно заинтересовался цепями, обдумывая, зачем бы они нужны и, потащив одну цепь из кучи, обнаружил, что она недлинна: 2–2,5 метра и два замка на ней, а к каждому по ключу. Вечер и желание забыться прервали его смутные размышления о назначении цепей и о том, куда он едет.

Томительное ощущение прерванного скольжения в пространстве нарушило дрёму, навеянную успокоительным стуком колёс. Стояла ночь, и слабый свет фонарей пробивался сквозь разные щели и приоткрытую дверь. И вдруг Серафим ощутил, что он не один. Вернее не ощутил, а почувствовал чей-то чужой, настоянный на табаке и поте запах. «Фантом без лица? — вяло испугался Серафим. — Но только запашок у него далеко не астральный». Тишина и смена безответных вопросов длились недолго. Вспыхнувший огонёк спички осветил кусок лица с резким изломом носа, и огонёк сигареты затлел в противоположном от Серафима углу вагона. Состав тихо тронулся с места.

— Из зоны, что ли? — внезапно выпал из темноты довольно приятный мужской голос.

Не удивившись и не успев как следует поразмыслить над тем, имеет ли он право отвечать, Серафим ответил:

— Нет.

— Тогда бомж, что ли?

— Не совсем, — ответил Серафим. — Сейчас-то бомж, а вообще…

И тут он задумался, как в более доступной форме сгруппировать то, что выбросило его из прошлого и вбросило в этот ошибочно прозванный «столыпинским» дом отдыха на колёсах. Террор? Но его ведь не было. Усталость от навязанной и чуждой ему игры? Неразрешимость женского вопроса?

— Двоеженец я, — сказал неожиданно для себя Серафим. — От алиментов сбежал, а заодно и от жён.

— Почти сподвижник, — констатировала довольная его ответом темнота. — И как же ты с жёнами попрощался? Прибил хоть одну из них?

— Нет, я просто убежал, — кратко ответствовал Серафим.

— Счастливец, — вздохнула темнота. — Я вот тоже убежал, только не сразу, а сначала жену заставил побежать к Господу Богу и теперь сам к нему, наверное, приближаюсь.

Серафим молчал, и молчание его прозвучало приглашением продолжить историю ещё одной «истории».

Гопак