Если бы я не был русским

Я так думаю, что, пройдя на шкале нравственности отметку предельно допустимой нормы, мы, русские, на ней не остановимся, как не остановились на ПДК в процессе отравления рек, морей и воздушного океана, тем более что потенциал для этого в предыдущие годы накопился огромный. Могучим полноводьем дешёвой отечественной порнографии мы смоем жалкие образчики западной порнокультуры, и лишённый мелкобуржуазных комплексов в виде стыда и морали народ, выйдя нагишом на улицы (помните, в 20-е годы это уже было, движение «долой стыд»), будет славить себя и своё бескомплексное будущее, а заодно, занимаясь сексом грядущего, выбросит из головы разные лишние проблемы экономического и политического свойства.

Но стоп, я с вами заговорился и чуть не промахнулся. Забыли, что ли? Мы же приехали в пуб. дом конца 19-го начала 20-го века. Кстати, многое реконструируют, восстанавливают сегодня, а вот о пуб. домах, которых в Питере было как мухоморов и в которых многие петербуржцы проводили существенную часть жизни, что-то не слышно, чтобы их воссоздавали, хотя бы в музейном варианте, хотя бы один для примера. А почему, спрашивается? Где же историческая справедливость? Нехорошо. Неправдиво, неисторично и недиалектично. Тем более что даже такие сомнительные данные, как месторасположение публичных домов Санкт-Петербурга, может натолкнуть пытливого и дерзкого исследователя на подлинные открытия.

Так, один мой приятель взял старый план Петербурга с нанесёнными на него всеми (!) весёлыми заведениями и сличил его с картой нелегальных ночёвок вождя революции Ульянова-Ленина. Выводы, сделанные моим приятелем, могли бы подвигнуть нашу историческую науку на совершенно новый и непроторенный путь, но всякому ясно, что путь этот так и останется непроторенным. Но, впрочем, счастливо оставаться. У меня дела, дела…

Глава для Р. Брэдбери

Осень держалась стойко, как мифический герой-панфиловец, но вдруг сорвалась и покатилась в зиму, словно бегущие навстречу врагу полки генерала Власова. А зима в этом картонном мире — сущее бедствие. Промороженные автобусы, размалёванные никчёмной рекламой, холодные квартиры без света с едва тёплыми батареями, облака пара над прорвавшимися трубопроводами горячей воды, десятиметровые дамокловы мечи сосулек и огромные кучи снега, расцвеченные ярко-жёлтыми потёками собачьей и человечьей мочи, люди, закутанные в платки и шушуны, как беженцы из вечно промёрзшего, блокадного города. Эмоции смёрзлись. Память заморожена. Сижу перед электрическим рефлектором, сунув ноги в духовку горящей газовой печи, руки и сердце безнадёжно холодны. Но вот отмёрзла какая-то клеточка памяти и из неё выпала страшная жара ушедшего в прошлое лета.

Я брожу по улицам небольшого провинциального городка, в котором я когда-то жил, и хочу пить. Но в магазинах из жидкостей только уксус и водка (это ещё до перестройки), а краны и колодцы на улицах все под замком. Я не настоящий христианин, чтобы пить уксус и не настоящий русский человек, чтобы утолять жажду водкой. Но, как выяснилось позже, жажда не самое страшное неудобство мира сего. Отсутствие общественных туалетов — следующее испытание ума и чрева путешествующего по среднерусским возвышенностям. Видимо, существует среднестатистический русский гражданин, испытывающий большую и малую нужду раз или два в месяц, иначе ничем другим отсутствие этих человеколюбивых водожурчащих заведений объяснить нельзя.

Вспоминается душный вокзал, где я простоял 5 часов в очереди, чтобы проехать 200 километров. Как бодряще действует на ум и на душу эта славянская метода продажи билетов, эти запросы и ответы по плохо соединяющему телефону, выписывание и вырезывание билетов, пробивание их, лезущие без очереди «участники», матери с детьми, опять «участники».

Что касается последних, то они вызывали в истомившихся от бессмысленного стояния людях наибольшее возмущение. Не говоря никому ни слова, а если и отверзая рот, то для брани, грубо сталкивая всех со своего правого пути (я видел, как один эдакий ветеран пихнул женщину с такой силой, что она удержалась на ногах только с помощью чужих рук), они лезут к окошкам различных учреждений, отрывают от них безногих не «ветеранов», матерей с детьми и получают заслуженное ими в боях. В боях ли? Такие бычьи шеи и помидоровые щёки в окопах ли наживают? Я ещё удивляюсь современному юношеству, как у них хватает терпения и милосердия не забивать кирпичами прямо на улицах подобных животных, а уступать им места в транспорте и в прочих общественных местах, хотя при взгляде на иного «участника», который командует зазевавшемуся юнцу: «а ну встань, молод ещё сидеть», я с удовольствием пустил бы в ход свое несуществующее кон-фу. Но вернёмся опять в очередь. Она ведь нерв эпохи.