Если бы меня спросили

— Угу, — улыбнулся Вадим. — Человеческая память в принципе так устроена, что мы запоминаем произошедшее не так, как было на самом деле — запоминаем эмоции, мысли и ощущения. Поэтому участники одного и того же события обычно пересказывают его по-разному. Для кого-то «споткнулся и упал в лужу» — незначительный момент, через час он его уже забудет, а кто-то запомнит, как все вокруг смеялись, и будет бесконечно переживать свой позор, или какой-то другой шокирующий, неприятный момент, что окажет влияние на всю его жизнь.

— И этот учёный?

— Набрал добровольцев для участия в эксперименте по изменению памяти.

— Добровольцев, которым, если что-то пойдёт не так, терять в принципе нечего.

— Верно, — улыбнулся Вадим: она поцеловала подушечку его большого пальца. — Наёмного убийцу, приговорённого к смерти. Смертельно больную девочку. Оставшегося без ног бойца спецназа. Женщину, потерявшую мужа и детей. Девушку с уникальными способностями, что мечтает от них избавиться. — Он погладил ведьмочку по щеке. — Ну и нашего героя. Слышала, как иногда говорят: если бы я не опоздала на тот поезд, или свернула не на ту улицу, то всё сложилось бы по-другому?

— Да я и сама порой так говорю, — улыбнулась Ирка и отпустила из плена его руку.

— Вот цель эксперимента — изменить это ключевое событие в памяти и перезапустить цепь реакций, что оно вызвало. — Вадим поправил её распущенные волосы и подпёр голову. — Мы решили не идти по проторённому пути «Матрицы», «Эффекта бабочки», или «Дня сурка», где прокачивают героя в петле времени. Мы решили это всё совместить. Когда я только думал над этой идеей, условно я назвал её «Если бы меня спросили».

— Как?! — обернулась Ира, чтобы на него посмотреть.

— Ну это, знаешь, о вопросах, которые сам себе задаёшь, и сам отвечаешь.

— Ещё как знаю. Мы с детства играем с Роркой в эту игру, — посмотрела она так, что у него мурашки побежали по коже: с восторгом и удивлением одновременно.

— Правда? — подтянул её к себе Воскресенский.

— Прикинь, — улыбнулась она. Обняла его за шею, ткнулась носом. Вдохнула запах.

— И, если бы тебя спросили, какой момент жизни ты хотела изменить, что бы ты ответила?

— Ты же понимаешь, что в разные моменты, мы отвечаем по-разному на один и тот же вопрос?

— Как никто другой, — кивнул Вадим. — Можно сказать, что это главная фишка игры. Да и всей жизни. Секунду назад, казалось: зачем я взял эту чёртову машину, которую разбил? И если бы в тот момент меня спросили, что я хочу изменить, не задумываясь, ответил бы: никуда не ехать. Но уже через мгновенье понял, что тогда я не встретил бы тебя. И плевать уже на машину, лишь бы ты случилась в моей жизни. А о чём подумала ты? Сейчас?

— Однажды, очень давно, когда мне было тринадцать лет, мне нужно было приехать в школу на полчаса раньше. Я побоялась, что автобус пролетит мимо промежуточной остановки, той, что внизу, и не остановится, поэтому пошла наверх, на конечную. И там встретила человека… мальчишку, с рюкзаком за спиной, в наушниках, с книгой в руках, высокого, темноволосого, кучерявого, синеглазого, который сел на место справа у окна и которому, вангую, суждено стать легендой среди создателей компьютерных игр. Я много лет жалела, что тогда не опоздала, не села на другой автобус, не проспала. А совсем недавно поняла, что оказалась именно там, где должна была оказаться, и встретила того, с кем мне, видимо, не судьба разминуться.

— Не может быть, — покачал головой Вадим.

— Представь себе, — кивнула Ирка. — Мы целый год ездили в одном автобусе, а ты меня даже не запомнил. Но если бы меня спросили… я бы всё равно выбрала тебя.

Глава 7

26

Ночью ей снилось море.

Шипя, словно только что открытая газировка, оно накатывало на берег, лизало камни и разноцветное стекло под ногами, тихо уползало прочь.

Есть во Владивостоке такое место — Стеклянный пляж. Его берег, словно самоцветами, усыпан кусочками окатанного стекла. Говорят, много десятилетий в бухту свозили битую стеклотару и отходы местного фарфорового завода. Пляж, по сути, был продолжением городской свалки, но потом свалку закрыли, и с годами море превратило бухту в красивейшее место на побережье.

Ирка маленькой ездила туда с мамой и отцом. И на всю жизнь запомнила белозубую улыбку отца, звонкий мамин смех, солёные брызги на губах, стекло, похожее на драгоценные камни, и счастье, что она тогда испытала.

Полное, безмерное, безграничное счастье.

Именно с таким чувством она и проснулась.

Мокрая как лягушка, в комнате, пропахшей тяжёлым запахом перегара, рядом с безмятежно храпящим Воскресенским и совершенно счастливая.

Счастливая просто так.

Болезнь, конечно, так быстро не отступила, и все выходные Ирка в шерстяных носках и тёплой маминой кофте просидела дома. Вернее, на улице.