Если бы мы были птицами (СИ)

Но он не болен! Он не сошёл с ума от заклинания, как Локонс, тихо поющий детскую песенку в углу столовой, он не лежал в кровати, глядя в потолок, как родители Лонгботтома, он не орал как резаный в своей комнате, как эта дикая «грязнокровка»… Драко просто хотел избавиться от метки. Он не пытался покончить с собой. Что такого в том, что он взял острый нож и срезал кожу на предплечье правой руки, а потом нечаянно полоснул и другую руку? Это вышло случайно! В баре, где он сидел пьяный вдрызг, кто-то завопил от ужаса, а официант, что до этого не хотел его обслуживать, бросился к нему на помощь и… через миг всё вокруг стало красным от его драгоценной чистой крови…

Доказать свою нормальность оказалось сложнее, чем невиновность и непричастность к ужасам, творимым его семьёй на войне.

— Я не хочу овсянку, Матиас! — услышал Драко знакомый требовательный голос у стойки выдачи еды.

— Ты опоздала к завтраку, это всё, что осталось… Ешь и не жалуйся! — рыкнул жёсткий голос повара, и по железной столешнице жалобно звякнула посуда.

— Я и не жалуюсь! — как всегда дерзкая, но лучше бы не видеть её.

Гермиона Грейнджер, чёрт возьми! Грёбаные подштанники Мерлина, она та, кого бы Малфой не желал встречать больше никогда в своей жизни! Особенно здесь, в дурдоме.

Драко видел её два дня назад. Всё такая же мелкая, волосы, как у пуделя после урагана. Тусклая. На лице одни глаза, большие, почти чёрные, в которых одновременно читались ненависть и тоска. Искусанные красные губы. Огромная растянутая бордовая кофта с буквой «H» на груди{?}[от английского «Hermione»], свисающая так, что не видно ладоней и фигуры в целом, только худые ноги в чёрных штанах и резиновые красные шлёпки.

Грейнджер была зла. Драко заметил это сразу, как только она остановилась посреди столовой и вперила в него горящий ненавидящий взгляд. Он чувствовал, она готова броситься на него и задушить. Но, оглянувшись, грёбаная заучка не стала ничего предпринимать. Ей бы не дали убить его. Медсестры мощные, как буйволы, нахохлившись, следили за ними со своего обеденного стола.

Грейнджер свысока осмотрела его забинтованные руки и, хмыкнув, села за соседний столик. И портила ему аппетит весь обед, наблюдая, как он ест. А ночью она орала, будто её снова пытает Беллатриса. Драко слышал, потому что, к его несчастью, их палаты находились рядом. Он закрывал уши ладонями, рычал и ругался шёпотом, жалея, что не может воспользоваться волшебной палочкой и заглушить свою комнату, а её пронзительный голос воплями взрывался в мозгу.

— Нет! Мама! Папочка! — вот что было слышно из-за стены.

А потом наступила звенящая тишина. Два дня и две ночи тишины. И снова её ненавидящий взгляд. Драко не стал отворачиваться в этот раз, он так же сильно ненавидел её. И смотрел в её карие глазищи, представляя, что сжигает её. Так же, как сгорел Винсент в Выручай-комнате.

— Ты здесь… — её пластиковый поднос с шумом упал на стол напротив него. — Это здорово.

Она расположилась так, что теперь Драко видел её кривую усмешку прямо перед собой.

— Не смог убить себя? — издевательски продолжала Грейнджер, указывая на его забинтованные руки.

— Я и не пытался. — Он сделал вид, что пьёт свой чай, но глаза шарили по её телу и находили странные метки на коже — шрамы от царапин. Много шрамов.

— Я могу тебе помочь покончить с собой, — тихо предложила Гермиона.

Ведьма шкрябала ложкой по тарелке, рисуя на овсянке руну смерти. Она закусила губу и, глядя на Драко, дышала так тяжело, что он немного занервничал. Это сумасшедший дом, и она здесь. И может сделать всё что угодно, ведь Грейнджер-то уж точно псих. По крайней мере, очень похожа.

— Не могла бы ты убраться из-за моего стола? Дай нормально поесть, — процедил Малфой как можно вежливее.

Взглянув в его грустную тарелку, она вдруг усмехнулась и быстро ткнула в один желток своим столовым прибором. Хорошо хоть, это была ложка, а не что-то более острое. Драко, сжав губы, наблюдал, как жёлтая густая жижа вытекает из «глаза» ненавистной ему яичницы.

— Ты испортила мне аппетит, — заключил он и собрался встать, чтобы сбежать от психички Грейнджер подальше, но она неожиданно схватила его за руку и прошипела:

— Я помогу тебе уйти от меня. И от всего мира! Ты же этого хочешь?

От резкой боли Малфой выдохнул сквозь зубы. Рана на его запястье — там, где раньше была метка, почему-то не заживала. Он проследил, как маленькая ладонь в чёрной перчатке сжимает его, и кровь вновь пропитывает бинты.

— Я буду кричать, — спокойно сказал он.

Предупредил.

Драко видел, как одна из медсестёр подозрительно покосилась на них.

Грейнджер тут же отпустила его. И уставилась на пятна крови, оставшиеся яркими отпечатками её пальцев на белом.

— Ты кровоточишь, — хмыкнула она и оскалилась. — Надеюсь, ты потеряешь много своей бесценной крови.

— Плевать! Не лезь ко мне! Поняла? — Драко склонился к ней, и при близком рассмотрении стало видно, что шрамов, тонких, как царапины, было так много, что они были везде — на её шее, на щеках, на лбу. Грейнджер была похожа на рисунок штрихами. Она была исполосована ими.