Если бы не друзья мои...

Жаль, что никто из знакомых ребят не видит его в эту минуту. Вот бы позавидовали! Кто на самом деле с него глаз не сводит, так это солнце. Оно уже совсем, совсем низко, но, видимо, скрыться не спешит, пока он не поделится с мамой своей большой радостью. Тоненький лучик скользит по его лицу, и Довидл заговорщически подмигивает ему: «Кто-кто, а уж мы друг друга хорошо понимаем». Но если они и дальше будут двигаться, как черепахи, солнце может и не дождаться. Одной половинкой оно уже «на том свете».

Почти у самых ворот они остановились. Алексу показалось вдруг, что их затея не сулит ничего хорошего, и он умоляюще обращается к жене:

— Аня, да разве можно так? Подумай, пока еще не поздно.

Антуанетта — Аня опустила голову и своей белой туфелькой на высоком каблуке в нерешительности чертит на песке какие-то узоры. Что же она хмурит брови и так долго думает? Вяльшина ведь она могла обрезать коротко и веско. Почему же теперь она не находит слов, будто язык проглотила? Раз так, то он, Довидл, сам за себя постоит. Он подходит к Антуанетте и, глядя в ее голубые глаза, говорит:

— Большое вам спасибо. Если мама меня не пустит, я все равно убегу из дома.

Сказал и решительно идет во двор. Когда калитка за ним уже закрылась, он услыхал, как Антуанетта произнесла:

— Идем, Саша.

Довидл направляется в дом и слышит, как позади него цокают Анины каблучки. Алекс, в чесучовой тройке, худой — кожа да кости — ходит так легко, что его шагов и не слышно.

Приход нежданных гостей крайне удивил Басшеву, но рук от лица она не отнимает. Сегодня канун субботы, и Басшева молится перед зажженными свечами. В доме пахнет теплым ржаным хлебом. Мотл заглянул в «залу» и указал гостям на лавку. Те сделали несколько шагов на цыпочках и тихо присели.

— С праздником вас, с наступающим субботним днем! — повернула хозяйка голову и приветствовала гостей тем же молитвенным шепотом. — Вы, должно быть, к моему мужу? Так он с минуты на минуту явится.

— Добрый вечер! — ответили они ей по-русски.

— Мама, — вмешался Довидл, — это артисты, они по-еврейски не говорят.

— Артисты? — переспросила мама в недоумении и заговорила на каком-то странном языке — смеси русских, украинских и еврейских слов. — Вам, очевидно, хотелось бы снять комнату, но у нас во дворе не найдете. Может быть, соседка знает, кто поблизости сдает.

Алекс, который обычно на залитой светом арене держится свободно, раскованно, на этот раз, в чужом доме, лишился дара речи. Слегка смутилась и Антуанетта. Она даже немного привстала со скамьи и поклонилась.

— Спасибо, комната нам не нужна, а пришли мы, чтобы сказать: ваш сын исключительно одаренный мальчик.

— Приятно слышать, но с чего вы это взяли?

— Мы не преувеличиваем. Это так и есть. Сегодня он у нас в цирке выдержал настоящий экзамен. Директор наш, Вяльшин, понимает толк в таких делах, и, если он согласился взять вашего сына к себе в цирк, значит, он того стоит.

На лице Басшевы появилось выражение тревоги. Она как-то вся съежилась. То, что она услышала, плохо укладывалось в голове, но одно ей было ясно — над младшим из ее сыновей, Довидлом, нависла опасность. И, как назло, мужа нет дома. На месте один лишь Мотл, но, кроме своих священных книг, он ничего не знает и знать не хочет. Красавица артистка, видимо, женщина вполне порядочная. Грудь у нее, правда, плоская, но улыбается она по-матерински. Что же этой циркачке надо от Басшевы, с ее горькой долей? Мало ей несчастий, так на тебе — еще одна напасть. Может быть, думает Басшева, даже лучше, что Носн-Эли не оказалось дома. При его вспыльчивости ничего хорошего не жди. Прежде всего надо куда-то выпроводить Довидла, но куда?

— Довидл, — блеснули тревожно материнские глаза, — сходи-ка, сынок, в синагогу и скажи отцу, чтоб, как только кончит молитву, шел домой.

— Еще рано, чуть попозже пойду. Мы, мама, пришли тебе сказать, что меня берут в цирк.

— Слушай, что тебе говорят. А пустые ребячьи забавы выкинь из головы. Ты, Довидл, уже не маленький, а тому, кому пришла пора учить священное писание — тору, в цирке делать нечего. Кое-кто, — глянула она из-под бровей в сторону незваных гостей, — не прочь посмеяться над бедняками, так пусть грех ляжет на их душу. Иди, Довидл, иди и передай отцу то, что я тебе велела.

— Мама, я так и знал, что ты мне не поверишь. Но это же правда. Можешь у них спросить. А хочешь, я покажу тебе, как я умею на руках ходить? Там меня будут учить, и я стану настоящим цирковым артистом.

Дитя и есть дитя, — что с него взять? Но как же быть: поднять крик и указать гостям на дверь? Нет. Этого она не сделает. Она накроет на стол, а они — они пусть как знают…

Носн-Эля пришел в хорошем расположении духа и первым делом поздравил с субботним днем гостей и домашних. Не зная еще, что за люди в его доме, он пригласил их к праздничному столу, где каждый садится на свое, раз и навсегда отведенное место, и, словно в чем-то провинился, извинился перед гостями за то, что рыба не фаршированная, а булки могли бы быть побелее.