Если бы в конце XV века Новгород одержал победу над Москвой

Языковеда в первую очередь интересует судьба языка. Во всех странах католической Европы, в которых Реформация одержала победу, наиболее ярким и наиболее важным последствием антиримского движения была борьба с латынью и введение национального языка в область религии. Без лютерского перевода Библии в Германии не было бы Реформации. Только в связи с Реформацией складываются уже в XVI веке немецкий, литовский, словенский, венгерский и многие другие литературные языки. Проводниками новых, явно антифеодальных, идей является низшее духовенство и городское население.

На фоне этих общеизвестных фактов не слишком смелым будет предположить, что и в Новгороде, и в Пскове - в центрах средневековых "ревизионистов" существовали весьма осязаемые предпосылки для замены чуждого и маловразумительного церковнославянского языка, языком "естественным", т.е.

русским. Если бы ересь "жидовствующих" не была ликвидирована вскоре после ее появления, если бы Новгороду был дан шанс развивать и пропагировать новое религиозное учение, то перевод Священного Писания на русский язык был бы неминуем. Такая "опасность", по-видимому, фактически существовала. Как бы в противовес возможным мероприятиям "снизу", новгородский архиепископ Геннадий организует новый перевод библейских текстов (1489-1499), причем - что особенно характерно - в круг переводимых оригиналов вовлекаются не только греческие, но и латинские, еврейские и даже немецкие тексты.

Ср. Н.К. Гудзий, История древней русской литературы, Учпедгиз, Москва, 1950, стр. 238. Языком перевода был, конечно, церковнославянский. Таким образом был упущен исторический шанс, который больше не повторялся. Первый перевод Библии на русский язык, появившийся в XVIII веке, остался почти незамеченным эпизодом.

Даже не обладая буйной фантазией, нетрудно себе представить, какое направление взяло бы развитие русского языка, если бы в начале XVI века вместо "киприановской реформы" появился полный русский текст Библии. Одна часть духовенства реагировала бы с той же враждебностью, с какой реагировала часть католического духовенства на появление, скажем, лютерского перевода.

"Раскол" русской православной церкви произошел бы лет на сто пятьдесят - на сто до никоновского раскола, только победителем вышла бы не ультрареакционная партия патриарха, а демократическая часть духовенства и просвещенного городского населения.

Всякий национальный язык, удостоившийся применения в богослужении, этим самым приобретает в обществе наивысший авторитет. Весьма вероятно, что литургическая разновидность предполагаемого здесь русского языка впитала в себя значительные элементы традиционно-церковной славянщины. Таким образом амальгамация между "книжным" и "естественным" языками в основном началась бы не в XVIII, а уже в XVI веке. И этот новый письменный язык, в фонетическом, морфологическом и синтаксическом отношении русский и только теперь ставший поистине литературным, начал бы свое триумфальное шествие по всей стране.

Следует подчеркнуть, что применение термина "русский литературный язык" к письменным языкам средневековья мы считаем антиисторичным и поэтому абсолютно недопустимым. Русский литературный язык складывается лишь в течение XVIII - начала XIX века. Ср. А.В. Исаченко, Какова специфика литературного двуязычия славянских языков?, ВЯ 1958, вып. 3, стр. 42-45; он же, К вопросу о периодизации истории русского языка, Сборник в честь Б.А.

Ларина, Ленинград, 1963, стр. 149-158.

Не исключено, что этот язык, исходящий из новгородского центра, имел бы вместо московских некоторые новгородские диалектные черты. Знание и постоянное чтение Библии является основой протестантизма: наличие русского перевода значительно расширило бы базу грамотности населения, письмо на родном языке стало бы во много раз доступнее письма на малопонятном церковном. Секуляризация языка неизбежно повлекла бы за собой секуляризацию всей культуры, устранение искусственных преград, отделяющих почти непроницаемой стеной застоявшееся русское средневековье от европейской новой истории.

Политическая победа Новгорода над Москвою могла бы повлечь за собой и ряд других, не менее важных последствий. В Новгороде не привилась дикая азиатчина московского двора с ее подозрительностью ко всему иностранному, с ее жестокостью и бесправием. Можно полагать, что Новгород развивался бы примерно так, как развивались Рига или Стокгольм. Европейский образ жизни стал бы проникать на Русь не в конце XVII, а в середине XVI века.