Если бы всё было иначе

– Чушь, – отрезает она. – Ты просто боишься совершить еще одну ошибку. Но знаешь что? Ты наделаешь их еще миллион. Возьмем хотя бы эти штаны в клеточку. Купить их было ужасной ошибкой.

Она указывает на мою старую пижаму, и я почти – почти улыбаюсь. Но вместо этого из моего рта вдруг вырывается:

– Мне кажется, со мной что-то не так.

Наоми приподнимает бровь. Я продолжаю:

– Есть во мне что-то такое, из-за чего я не могу удержать в своей жизни людей, которых люблю.

– Я тоже не могу, – говорит она.

– Нет, дело… во мне, – хрипло произношу я.

Я рыдаю так сильно, что, каждый раз открывая рот, чувствую на языке соленый привкус.

– Это мое Большое Зло. Я отгоняю людей от себя или разрушаю их.

Она только снисходительно отмахивается от моих слов.

– Ну что ты, это ерунда.

– Мэл говорила, что оно есть у каждого.

– А еще Мэл говорила, что однажды на ней женится Джон Траволта. Честно тебе говорю, эти слова записаны в ее выпускном альбоме.

Сначала я думаю, что она меня не поняла, поэтому начинаю ей объяснять. Я рассказываю, что долгие годы верила в ужасную вещь – что, просто появившись на свет, украла свет из глаз своей матери. Я рассказываю, как отец пытался угнаться за мамой и постоянно оставлял меня одну. Про то, что я не просто потеряла Коэнов – я уничтожила их.

Это сделала я.

Я ранила Люка. Из-за меня погиб Ро. Я бросила Мэл. А потом я ранила Люка еще раз.

– Так это ведь не Большое Зло, – говорит Наоми. – Это жизнь. В ней иногда случается дерьмо.

Она прищуривается и, наклонившись ко мне, заглядывает в мои глаза.

– Послушай меня, – медленно произносит она. – Я тоже не могу удержать в своей жизни людей, которых люблю.

Она повторяет это второй раз, но только сейчас до меня начинает доходить смысл ее слов.

Возможно, когда что-то исчезает из моей жизни, или разрушается, или заканчивается, дело вовсе не во мне и не в том, что таится внутри меня. Возможно, все это просто происходит и, возможно, это никак не связано со мной.

Только это понимание все равно не заставит их вернуться. Не изменит того, что произошло.

– Я не знаю, что мне теперь делать. Их больше нет. Всех троих.

– Может быть, – произносит она, – а может, и нет.

Я думаю, что она имеет в виду Люка, но она добавляет:

– Лично я каждый день вижу Мэл повсюду. И слышу ее голос. Слышу ее любимые песни. А Ро – я не могу смотреть теннис, не вспомнив про него.

– Я тоже, – признаюсь я.

– Ну вообще, я в принципе не могу смотреть теннис, – поправляется Наоми. – Я люблю гимнастику. Остальные виды спорта – это нечто невыносимое.

Я смеюсь сквозь слезы. Но в следующую секунду снова становлюсь серьезной.

– Мэл никогда не простила бы меня, если бы знала правду о том, что я сделала.

– А, ну да. Она ведь тебя никогда ни за что не прощала, пока была жива?

– Я никогда не делала ничего настолько плохого.

Наоми закатывает глаза.

– Она любила тебя как родную дочь, ты сама об этом знаешь.

– Но я не была ей дочерью.

– И она все равно тебя любила, – замечает Наоми. – Возможно, ты права, и Мэл действительно не смогла бы тебя простить, и что с того? Кто она, Господь Бог? Она не была святой. Тебе не нужно ее благословение в каждом аспекте твоей жизни. Она была обычной женщиной.

– Она была Мэл, – говорю я.

Наоми вздыхает, как будто я не могу понять, что она пытается сказать.

– Да, ее так звали, – произносит она. – И она была обычной женщиной, но при этом любила тебя.

Наоми поднимается на ноги, как будто ее работа здесь окончена. Как будто она считает, что у нее больше не осталось слов, которые могли бы проникнуть в мою глупую голову. Возможно, она права.

Мне по-прежнему нужно прощение Мэл.

Я по-прежнему хочу, чтобы она одобряла то, что я делаю. Чтобы любила меня. Была для меня родным домом. Я не знаю, смогу ли я почувствовать себя так рядом с кем-нибудь другим.

Но все-таки я выхожу в холл и крепко обнимаю Наоми – так, как когда-то меня обнимала Мэл. Наоми напрягается и неловко хлопает меня по спине.

– Спасибо тебе, – говорю я.

Когда Наоми уходит, я возвращаюсь в гостиную, сворачиваюсь калачиком на диване и плачу. Я плачу по людям, которых любила и которых потеряла. Я плачу по той маме, которая никак не могла проснуться, и по той, которая не проснется уже никогда. Я плачу из-за страшного октябрьского вечера и из-за того, кем я начала себя считать после него.

Я не знаю, смогу ли я когда-нибудь принять себя, как это сделала Уиллоу. Как это сделала Мэл.

Но я решаю здесь и сейчас, что я должна попытаться.

Я должна попытаться, потому что моя ненависть к себе не спасла ни Ро, ни Мэл. Потому что она не вернула мне Люка и не изменила прошлое.

Я наугад вытаскиваю диск из коробки, которую принесла Наоми, и вставляю его в старенькую стереосистему, которая стоит в нашей гостиной.

Комнату заполняет прекрасный голос Эллы. На мгновение мне снова семь, и девять, и тринадцать, и я танцую с Мэл в гостиной Коэнов. Мы крутим бедрами, трясем плечами и смеемся – счастливые, полные надежды и живые. А в следующую секунду мне снова восемнадцать, и я стою одна посреди своей гостиной. Совершенно несчастливая, не очень-то полная надежды, но все-таки живая.