Если честно

Я уже не раз наблюдал, что Гвен не имела привычки ничем портить какие-то приятные моменты в разговорах со мной. Исходя из этого я предположил, что если я сделаю ей достаточное количество комплиментов, особенно затрагивающих ее больные темы, и смогу убедить ее в том, что она соответствует тому образу самой себя, какой она рисовала у себя в голове, то она окажется более открыта к переговорам. В итоге я родил грандиозный и феноменально сумасшедший план, заключавшийся в убеждении Гвен в том, что плохой контракт являлся следствием сговора ее врагов, и в том, что не подписал я его потому, что я на ее стороне в этой несуществующей войне.

Я решил написать это все письмом – уж очень не хотелось испортить задумку плохой игрой лицом. Начал я со слов о том, как нервничаю, печатая эти строки. Я давно понял, что признание в том, что ты нервничаешь, или в том, что ты смущен, автоматически заставляет большую часть людей сочувствовать и симпатизировать тебе, или по крайней мере уверяет их в том, что ты не станешь занимать агрессивную позицию. Затем я перешел к уже серьезным вракам – гвоздю программы: я написал, что показал контракт знакомому юристу. Таким образом я заодно самоустранялся от ответственности за все нелестные слова о контракте.

Я написал, что адвокат сказал по поводу контракта «много неприятного», а я в ответ, дескать, всячески защищал ее и настаивал на том, что она, Гвен, не из тех, кто станет пытаться кого-то засудить. Я написал, что якобы сказал адвокату, будто этот контракт наверняка явился следствием того, что другие недобросовестные работники Гвен пытались нагло воспользоваться ею и ее замечательным бизнесом. Я написал, что понимаю, что этот контракт был не ее собственной прихотью, но необходимостью, продиктованной стремлением защитить плоды собственных тяжких трудов. В конце я спросил, не будет ли она, как следствие, возражать, если я не стану подписывать эту бумагу. «Это было бы крайне ценно и важно для меня», – добавил я. Словом, то письмо было, вне всяких сомнений, самой дикой, отчаянной и жуткой ложью из всех, на какие я когда-либо пускался.

Вскоре Гвен ответила, что ее потрясло, насколько хорошо я ее понимаю. Она, в сущности, подтвердила все изложенные мной «гипотезы» – дескать, ей контракт тоже не нравился, ей пришлось составить его, чтобы обезопасить себя и свою семью, и она сама-де никого и никогда и впрямь не засудила бы. Она добавила также, что весьма рада нашему сотрудничеству, что не зря всегда была готова мне верить, и поблагодарила меня за искренность.

Как-то раз я забирал из ремонта усилитель для гитары. Придя в мастерскую, я обнаружил, что усилитель все еще был неисправен, несмотря на заверения в том, что его починили.

– Он все еще жужжит, – заявил я работнику мастерской.

– Ах, это, – ответил тот. – Так и должно быть.

Я знал, что обвинениями тут делу не помочь, а усилитель мне все же был нужен в рабочем состоянии. И тут мне в голову пришла замечательная ложь.

– Да, знаю, – сказал я. – Просто я просил техника кастомизировать его, чтобы убрать этот эффект.

Парень за стойкой кивнул и сделал вид, что поглядел на бумагу с деталями заказа.

– Ах, ну да. Так, ну ладно, тогда приходите еще через неделю.

Мои «присяжные» откровенно впечатлились историей о том, как я отмазался от подписания контракта, а вот рассказ о моем вранье в мастерской им не понравился.

– Вот сволочь, – сказал кто-то, имея в виду работника сервиса. – Тебе стоило заявить о своих правах.

Я рассмеялся.

– Дозаявлялся уже. Плавали, знаем, больше не желаем. Нет, настало время улаживать конфликты миром.

Иногда после одного-двух свиданий с девушкой я понимал, что не хочу продолжать наши отношения. Отказы в таких вещах казались мне самым сложным элементом этикета.

Меня самого девушки обычно отшивали по методу, который я называл «бесконечным уклонением» – они сначала соглашались на свидания, а потом отменяли их, и так до тех пор, пока я не понимал намека. Единственную девушку, сказавшую мне прямым текстом, что она не желает меня больше видеть, я искренне поблагодарил, и ей это, надо сказать, понравилось. Впрочем, когда я решил поинтересоваться, что именно ей во мне так не понравилось, быстро стало понятно, что даже ее прямота имела определенные границы.

«Присяжные» так и не смогли назвать мне ни одного способа разорвать такие отношения, который им бы понравился. Они жаловались то на то, что их партнер порвал с ними слишком быстро, то на то, что слишком тянул с этим; то на то, что он сделал это слишком жестко, то на то, что вел себя слишком снисходительно. Они утверждали, что обсуждать такие вещи следует исключительно лицом к лицу, но отвергали любые теоретически подходившие для такого разговора места из тех, что я предлагал. Один из присяжных сказал, что основная задача того, кто бросает, заключается в том, чтобы убедить того, кого он бросает, что дело вовсе не в нем.