Если герой приходит

– Убей Гермий его прямо там, во дворе, я сказала бы, что так лучше. Так я хотя бы знала, что бог не озлится на всю нашу семью. Я уже потеряла одного сына. Не хватало еще потерять двух остальных по вине этого сумасброда!

Потеряла одного. Потерять двух остальных. Двух, не трех. По вине этого…

Мне стало холодно.

– Да, госпожа, – согласилась Аглая. – Я тоже терзаюсь опасениями. Что говорит ваш сиятельный муж?

– Ничего! Даже слышать не хочет. А ведь я с самого начала была против! Не надо его брать, кричала я. Пусть несут куда угодно, хоть на край света! Только не в наш дом! Это не ребенок, это беда! Но разве мужчины послушают женщину? Молчи, велел мне Сизиф. Закрой рот. Каково, а?

– А ваш муж?

– Мой муж? Он всю жизнь пел с голоса отца. Даже сейчас, когда отец наконец-то умер так, что не вернется – он говорит, а я слышу Сизифа! Тень свекра ушла в Аид, а упрямство – в сына! Ну да, теперь-то мальчишку не выгонишь. Что скажут люди? Что Главк Эфирский не только мерин, но и осел? Что он разбрасывается сыновьями, словно они ничего не стоят? Они все числятся в сыновьях, и мои, и этот… Если правда откроется, будет только хуже. Не надо было его брать! Теперь поздно, теперь можно только молчать…

– Молчу, – согласилась Аглая. – Как рыба.

Мама ее не слушала:

– Откройся правда, и мы позавидуем свекру. Камнем, небось, не обойдемся. Нам еще при жизни чего похуже отыщут, а после смерти – и подавно. На бога с копьем! Взяли на свою голову, теперь расхлебываем…

Аглая подперла грудь руками:

– Вот-вот, госпожа. Я когда от вас узнала, кто его принес, вся сомлела. Кормлю, а сама думаю: пропадем. Вот ей-богу, пропадем пропадом. Такие люди так просто по ночам не приходят. Да еще с младенчиками… Ваш муж объявил его сыном, а я чую: это неспроста. Боится, как есть боится. Это ваш свекор ничего не боялся, даже смерти. Дохрабрился, герой! Вы со свекровью об этом не говорили?

– С Меропой?

Имя бабушки мама произнесла, как выплюнула.

– Свекровь не человек. Что ей до наших горестей? Я вообще не понимаю, что она в свекре нашла. Выйти за смертного, рожать ему детей… Мало того, она и нас за людей не считает. Слушает, а сама мимо смотрит. Ждешь от нее хоть словечка, ан нет – не дослушает, уйдет. А ты, значит, весь дом держи на себе, хоть упади! Весь дом, как небо! Плечи болят, сердце ноет. Нельзя было его брать, этого мальчишку. А и взяли, так отослали бы: на пастбища или еще куда. Все меньше опасений…

Стараясь не шуметь, я слез на землю. Надо мной шелестела старая липа. «Почему ты не задал мне главный вопрос? – шептала она голосом дедушки Сизифа. – Почему? Тебе следовало спросить, сын ли ты своей матери. Но ты не спросил, а я уже не отвечу.»

Стасим Вино, просьба и остроумие

– Пришла? – изумился Гефест. – Ко мне?

Афина кивнула:

– Пришла. К тебе.

– Своей волей? Не по приказу?!

– Своей волей.

– Я сейчас, – засуетился бог-кузнец. – Я мигом…

Он хлопнул в ладоши. Золотые слуги-изваяния сорвались с мест. Казалось, под металлом забились сердца, ринулась кровь по жилам. Боятся хозяйского гнева, поняла Афина. Мертвые, рукотворные, а боятся. Ну да, гнев тяжел, а молот тяжелее.

Знаю, пробовала.

Не двигаясь, сама уподобясь статуе, богиня ждала, пока накроют стол и приготовят пиршественные ложа. Втайне она радовалась, что застала Гефеста здесь, в главном зале его подземного дворца, вместо того, чтобы спускаться за ним в кузню. Гефест не пытался поддерживать разговор, за что Афина была ему признательна. Вместо этого он велел принести таз с водой, сбросил кожаный, прожженный во многих местах фартук, который носил не только во время работы, и поковылял к тазу. Две прислужницы подхватили хромого господина под руки. Прислужниц ковали из золота тщательнее других, а в местах, отмеченных особым вниманием мастера, украсили драгоценными камнями в изящных розетках.

Мылся Гефест долго, не смущаясь присутствием Афины. А может, поэтому и мылся дольше обычного – фыркал, пыхтел, обтирался губкой. Обнажившись по пояс, он оставил на себе лишь юбку из жесткой ткани, к ношению которой пристрастился после бегства в Черную Землю. Когда Гефест стоял на месте, колченогость сына Зевса и Геры не так бросалась в глаза. Зато мощью телосложения он мог удивить кого угодно – даже Посейдон, тот еще здоровяк, рядом с племянником выглядел убого.

Афина ждала, не торопила. К счастью, Гефест не вздумал наряжаться по-праздничному. Просто махнул прислужницам рукой, и те задрапировали его могучий торс в легкий гиматий с багряной каймой по краю. Хитоном, надеваемым под плащ, Гефест пренебрег.

– Ты ложись, угощайся…

С красноречием у хозяина было туго.

Афина прилегла, потянулась за чашей, сделала глоток. Слуги заранее наполнили чашу вином: густым, терпким, похожим на сладкую кровь. Нектара и амброзии здесь, под землей, не подавали, в отличие от более привычных Афине олимпийских пиров.

– Хорошее вино, – красный от смущения, Гефест возлег напротив. – Этот афинтитес[63] мне доставляют с Крита. Критяне мне обязаны, я сделал для них Талоса, медного стража. У него гвоздь в пятке. Знаешь, зачем?