Если я король, ты будешь королевой

… Ему уже давно не фартило так в карты, как в тот раз. Потом, казалось, удача повернулась к нему задницей. Но вскоре смилостивилась, и ему попёрло. Он не только отыгрался, не только почувствовал вкус выигрыша, но и реально увидел перед собой кучу денег, своё богатство. Кто же в здравом уме будет заканчивать при этом игру? Он и продолжил. А потом… Потом проигрался в пух и прах. Проигрался очень серьёзным людям. Некогда было придумывать для Кемпа вескую причину, по которой ему была нужна, и срочно, такая куча денег. Некогда было объясняться с цепным псом брата – Экчери. И Бастер посчитал за благо смыться из Парижа, переждать бурю у брата. Тем более что теперь не надо было тащиться к нему через целый океан, а всего лишь пересечь узкий пролив между Францией и Англией. И там, под его защитой, в тишине и спокойствии, придумать план, как вытрясти деньги из Кемпа, чтобы и с долгами рассчитаться, и задел на будущее сделать. Ну, а то, что придётся какое-то время бороться со скукой, что ж, такое будет его наказание. И он приготовился стоически его выдержать…

Первым, кого Бастер встретил в усадьбе, была Шейла, жена брата. В отличие от недовольной физиономии Экчери, который сопровождал Бастера из порта в Дувре до усадьбы, Шейла встретила гостя радушно. Кемп был, как всегда, занят работой и встретил младшего брата, высокомерно глядя с портрета.

Портрет был огромный, парный, на нём во весь рост были изображены Кемп с супругой в свадебных нарядах. Располагался он на верхней площадке центральной лестницы, откуда лестница раздваивалась, уходя направо и налево. Пока Бастер поднимался, портрет увеличивался в размерах. Казалось, что хозяин дома приближается к гостю, а потом начинает довлеть, нависать над ним. Бастер и раньше знал, что Кемп не лишён тщеславия, но здесь это проявилось с новой силой. «Прямо властелин мира!», – усмехнулся про себя Бастер.

Художник явно польстил своим заказчикам. Из Кемпа откуда-то вылез аристократизм, как будто за его плечами было несколько поколений древнего дворянского рода. Шейла выглядела на портрете молоденькой, невинной и чувственной, что совершенно не соответствовало действительности. Так, вероятно могло быть, если бы свадьба состоялась не десять месяцев назад, а лет этак десять. Бастер покосился на Шейлу – может, его первое впечатление, что она старше, гораздо старше, чем изображена на портрете, ошибочно? Да, вроде, нет.

Шейла истолковала косой взгляд деверя по-своему. Ей было горько и стыдно. Горько потому, что раньше здесь висел их семейный портрет – папа, мама и она, Шейла, ещё девочка, в воздушном розовом платье. Истинные продолжатели древнего графского рода Беркерри, настоящие владельцы усадьбы. И насколько бы большим по размеру Кемп не заказал написать портрет, насколько не старался бы выглядеть на нём внушительно, ему никогда не стать вровень с представителями английской знати. Как бы он не пыжился, смотрелось это глупо и напыщенно. Из-за этого Шейле было стыдно. Хотя, с какой стати она должна испытывать чувство стыда перед родственником мужа, а не он перед ней, было не ясно.

А ещё у Шейлы было две причины невзлюбить портрет. Во-первых, на нём она была изображена шестнадцатилетней девушкой, что было бы уместно, если бы портрет относился ко времени, когда она была невестой Теренса, а не Кемпа. А во-вторых… Ей столько раз пришлось снова и снова надевать своё подвенечное платье, что она его, в конце концов, возненавидела. И даже стала подозревать, что Кемп это делает специально, чтобы ещё и ещё раз унизить её, вдолбить в её голову, кому она теперь принадлежит…

Бастер заметил, как у невестки заалели щёки от смущения, и заговорщицки подмигнул ей. Что хотел сказать этим братским подмигиванием деверь, Шейла не поняла, но почувствовала какую-то тоненькую ниточку взаимной симпатии между собой и Бастером.

22

После смерти отца окружающий мир утратил для Шейлы краски, померк, покрылся чернотой. Потом, когда она смирилась с ситуацией, приспособилась к ней, мир стал однообразно серым. После замужества у серого цвета стали появляться оттенки. С появлением Бастера окружающий мир взорвался разноцветными красками.

Он любил жизнь, умел радоваться ей и ни к чему, похоже, не относился серьёзно. В любой мелочи находил поводы для веселья. Даже поездку в такой приют скорби, как «Убежище Хеллингли», превратил в увлекательное приключение.

Кемп, когда приезжал туда вместе с Шейлой, сторонился пациентов больницы, сразу уходил беседовать с врачами, а потом сидел на лавочке в отдалении, занимался делами или читал книгу, дожидаясь жену. Шейла старалась обнять маму по приезду, если та, конечно позволяла, бывало по-разному, а потом тихонечко наблюдала за ней в сторонке. Впитывала в себя её милый облик, с надеждой искала признаки выздоровления, огорчалась, если замечала ухудшение её состояния. И молилась.