Если я останусь

— У нас есть прекрасная Эния. Очень успокаивает и расслабляет, — предложила акушерка.

— В жопу Энию! — взвизгнула мама, — «Мелвинз»! «Ерс»! [29]Сейчас же!

— Я все взял, — сказал папа и врубил диск с самой громкой, буйной, перегруженной гитарными аккордами музыкой, какую я когда-либо слышала.

По сравнению с ней все быстрые энергичные песни, которые папа слушал обычно, казались воздушными, словно переборы арфы. Эта музыка была первобытной, и от нее мама, кажется, почувствовала себя лучше. Она начала издавать низкое утробное кряхтение. Я просто сидела молча. Иногда она выкрикивала мое имя, и я вбегала к ней. Мама поднимала на меня глаза, по ее лицу градом лил пот.

— Не бойся, — шептала она, — женщины могут вынести самую адскую боль. Когда-нибудь ты это узнаешь. — И снова кричала. — Твою мать!

Я уже два раза видела роды в одной программе по кабельному телевидению, и женщины там обычно некоторое время кричали — иногда ругались, и их заглушали пиканьем, но это никогда не продолжалось дольше получаса. Через три часа мама и «Мелвинз» орали по-прежнему. Во всем родильном центре стояла тропическая влажная духота, хотя на улице было всего около пяти градусов тепла.

Приехал Генри. Войдя и услышав шум, он застыл как вкопанный. Я знала: все, что касалось детей, приводило его в состояние паники. Я подслушала, как мама с папой говорили об этом и о том, что Генри отказывается взрослеть. Он явно испытал шок, когда у мамы с папой появилась я, а теперь был совершенно обескуражен тем, что они решили завести второго ребенка. Мои родители вздохнули с облегчением, когда Генри и Уиллоу снова сошлись.

«Наконец-то в жизни Генри появился взрослый человек», — сказала тогда мама.

Генри посмотрел на меня; его лицо было бледным и мокрым от пота.

— Черт, Ми. Может, тебе не стоит это слышать? Да и мне, пожалуй, тоже.

Я пожала плечами. Генри плюхнулся рядом со мной.

— У меня грипп или что-то в этом роде, но твой папа позвонил и попросил привезти какой-нибудь еды. И вот я здесь. — Он протянул мне воняющий луком пакет из «Тако белл». [30]Мама испустила еще один стон. — Мне надо идти. Не хочу распространять заразу и все такое. — Мама закричала громче, и Генри прямо подпрыгнул на месте. — Ты уверена, что хочешь здесь тусоваться? Можешь поехать ко мне. Там Уиллоу, она обо мне заботится. — Он улыбнулся, назвав ее имя. — Она и о тебе тоже может позаботиться.

Он встал, собираясь уходить.

— Не надо. Я в порядке. Я нужна маме. Вот только папа, кажется, не в себе.

— Его уже тошнило? — спросил Генри, усаживаясь обратно на кушетку.

Я рассмеялась, но по его лицу поняла, что он не шутит.

— Его вырвало, когда ты рождалась. Он чуть в обморок не грохнулся, прямо на пол, — и я не могу его винить. Парень был совсем никакой, и врачи хотели вытолкать его взашей… сказали, что так и сделают, если ты не выйдешь через полчаса. Твоя мама от этого так перепугалась, что освободилась от тебя через пять минут. — Генри улыбнулся, облокачиваясь на кушетку. — Такие дела. Но я тебе вот что скажу: когда ты родилась, он рыдал, как младенец.

— Эту часть я уже слышала.

— Какую часть слышала? — сдавленным голосом спросил папа, забирая пакет у Генри. — «Тако белл», Генри?

— Обед чемпионов, — ответил тот.

— Сойдет. Умираю с голоду. Тут у нас все серьезно. Мне надо поддерживать силы.

Генри подмигнул. Папа вытащил буррито и предложил мне. Я покачала головой. Он начал разворачивать еду, когда мама зарычала и заорала акушерке, что готова тужиться.

Акушерка просунула голову в дверь.

— Похоже, мы уже близко, так что, наверное, вам стоит поесть позже, — сказала она. — Идите обратно.

Генри пулей вылетел из дверей родильного центра. Я пошла вслед за папой в комнату, мама теперь сидела и тяжело дышала, как больная собака.

— Вы хотите смотреть? — спросила акушерка папу, но он только покачнулся и стал бледно-зеленым.

— Я лучше здесь посижу, — сказал он, хватая маму за руку.

Она яростно отпихнула его.

Меня никто не спросил, хочу ли я смотреть. Я просто автоматически подошла и встала рядом с акушеркой. Должна признаться, это было довольно отвратительно. Море крови. И я точно раньше никогда не видела свою маму в такой ситуации. Акушерка велела маме тужиться, потом перестать, потом снова тужиться.

«Иди, малютка, иди, малютка, иди, малютка, иди, — распевно тянула она и подбадривала: — Ты уже почти здесь!»

Маме, похоже, очень хотелось ей врезать.

Тедди вышел головой вверх, глядя на потолок, так что я оказалась первой, кого он увидел. Он не вопил, как показывают по телевизору. Он просто лежал и молчал. Его открытые глаза смотрели прямо на меня. Он не сводил с меня взгляда, пока акушерка обтирала и прочищала ему нос.

— Мальчик! — воскликнула она и положила Тедди маме на живот.

— Хотите перерезать пуповину? — спросила она папу.

Папа только отмахнулся: ему было слишком трудно что-либо говорить, его тошнило.

— Я это сделаю, — предложила я.

Акушерка натянула пуповину и показала мне, где резать. Тедди лежал спокойно, широко раскрыв серые глаза и по-прежнему глядя на меня.