Если я останусь

— Я идиот, вот я кто. Говорили, что ей уже лучше, что ее отключили от респиратора. Но после того как я пришел, ей стало хуже. Сказали, ее сердце остановилось на операционном столе… — Адам умолкает.

— И его завели снова. У нее оказалась пробита кишка, оттуда в брюшную полость медленно вытекала желчь, и от этого прочие органы вышли из строя. Такое случается очень часто, и уж от тебя никак не зависело. Мы вовремя все отловили и исправили, и это главное.

— Но ей же становилось лучше, — шепчет Адам. У него сейчас такой же юный и беззащитный голос, как у Тедди, когда тот подхватил желудочный грипп. — А потом я вошел, и она чуть не умерла.

Его голос прерывается всхлипыванием. Этот звук встряхивает меня, будто мне на рубашку опрокинули ведро ледяной воды. Адам думает, что это он виноват? Нет! Такой абсурд уже ни в какие ворота не лезет. Он же все неправильно понял.

— А я чуть не осталась в Пуэрто-Рико и не вышла замуж за старого жирного сукина сына, — рявкает в ответ медсестра. — Но не осталась. И теперь у меня совсем другая жизнь. «Чуть» ничего не значит. Нужно иметь дело с тем, что есть сейчас. А сейчас она снова здесь. — Сестра задергивает разделительную штору вокруг моей кровати и велит Адаму: — Заходи.

Я заставляю себя поднять голову и открыть глаза. Адам. Боже, даже в таком состоянии он красив. Его глаза запали от усталости. На лице отросла щетина — достаточная, чтобы ободрать мне подбородок при поцелуе. На нем обычная концертная одежда — футболка, обтягивающие рваные штаны и «конверсы», с плеч свисает клетчатый дедушкин шарф.

Увидев меня, он резко бледнеет — как будто перед ним какая-нибудь чудовищная тварь из «Черной лагуны». Я выгляжу довольно плохо, снова подключена к респиратору и дюжине других трубочек; сквозь повязки, наложенные в последней операции, проступает кровь. Однако через секунду Адам громко выдыхает и опять становится самим собой. Он шарит по кровати, словно что-то уронил, и наконец нащупывает то, что искал: мою руку.

— Господи, Мия, у тебя же руки совсем замерзли. — Он опускается на корточки, берет мою правую ладонь в свои, осторожно, чтобы не задеть трубки и провода, наклоняется и дует теплым воздухом в сложенный шалашик. — Ты и твои невозможные руки. — Адам всегда поражается тому, как даже посреди лета, даже после самых жарких объятий мои руки остаются холодными. Я говорю ему, что все дело в плохой циркуляции крови, а он не верит: ведь ноги у меня обычно теплые. Он утверждает, что мне приделали биомеханические руки, поэтому-то я так здорово играю на виолончели.

Я смотрю, как он согревает мою ладонь — точно так же, как тысячу раз до этого. В памяти всплывает, как он сделал это в первый раз: на школьном газоне, как будто это была самая естественная вещь на свете. Я также помню, как он впервые проделал это перед моими родителями. Был канун Рождества, мы все сидели на террасе, попивая сидр. Снаружи подмораживало. Адам сгреб мои ладони и стал дуть на них. Тедди захихикал.

Родители ничего не сказали, только обменялись быстрым взглядом — чем-то личным, только своим, а потом мама понимающе нам улыбнулась.

Интересно, смогла бы я, если бы постаралась, почувствовать его прикосновения? Если бы я легла сверху на ту себя, которая на кровати, стала бы я снова одним целым со своим телом? Почувствовала бы я его тогда? Если бы я коснулась призрачной рукой его руки, ощутил бы он это? Стал бы согревать ладони, которых не видит?

Адам отпускает мою руку, придвигается ближе и смотрит на меня. Он стоит так близко, что я почти чувствую его запах, и меня охватывает непреодолимое желание дотронуться до него. Это что-то глубинное, первобытное и всепоглощающее — как тяга ребенка к материнской груди. И ведь я знаю: если мы коснемся друг друга, начнется новое перетягивание каната — и оно будет еще болезненнее той тихой борьбы, которую мы вели в последние несколько месяцев.

Теперь он что-то бормочет, тихо-тихо. Снова и снова повторяет:

— Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста. — Наконец Адам замолкает и смотрит мне в лицо: — Пожалуйста, Мия, — умоляет он, — не вынуждай меня писать песню.

Я никогда не предполагала, что так влюблюсь. Никогда, как некоторые девчонки, я не теряла голову от рок-звезд и не фантазировала, что выйду замуж за Брэда Питта. Я смутно предполагала, что когда-нибудь, наверное, у меня появится парень (в университете, если верить предсказанию Ким) и мне захочется выйти замуж. Не то чтобы я была совершенно невосприимчива к чарам противоположного пола, но розовые грезы любви меня не мучили, как многих романтичных восторженных девиц.