Если кто меня слышит. Легенда крепости Бадабер

Так вот: этот Борух оказался очень серьёзным шахматистом (Тиграну Петросяну с казарменного телефона-автомата домой звонил — с воодушевлением рассказывал о только ему постижимой находке!) и с первого же курса стал «второй доской» института. Первую ему всё же не уступил доцент китайской кафедры Борис Григорьевич Мудров. Его задолго до Бориса Гребенщикова за глаза называли БэГэ. Про него говорили: «на всякого Мудрова довольно простоты» — сам-то он был далеко не прост. Это на его занятиях старшекурсники в качестве интеллектуальной разминки могли, скажем, обсуждать на китайском языке, из чего состоит привидение. И приходили к выводу, что состоит оно из собственно привидения и простыни, которую не стоит бояться. А «простынёй» китаисты называли замену иероглифа «китайское» на иероглиф «некое» в словосочетании «китайское государство» — на идеологически «не выверенной» ксерокопии газетного текста оно в оригинале очень уж по-доброму характеризовало враждебно маоистский Китай. И всё это ведь происходило в условиях идеологического абсолютизма! Времена на дворе, конечно, были уже не сталинские, но всё же… Этот Мудров, кстати, чуть ли не в одиночку составил сверхценный до сих пор словарь. Его потом даже сам Дэн Сяопин с уважением показывал Горбачёву — как пример взаимного интереса даже не в лучшие для обеих стран времена…

Что же касается любимца Мудрова «араба Боруха», то он, кстати, в институте прославился не столько шахматами, сколько различными издевательски афористичными объяснительными по разным поводам. Некоторые отрывки были признаны просто шедеврами и вошли в «анналы» ВИИЯ, например такой вот «загибон»: «…отказ от повторного за неполную декаду исполнения обязанностей овощереза прошу расценивать не в уставном контексте, а в смысле непотакания произволу со стороны мл. с-та Новосёлова И. В.».

Кстати, о младшем сержанте Новосёлове: несмотря на полученную кличку Военпред, никаким «держимордой» он не был. Более того, на «самоходы» Глинского Военпред смотрел, в общем-то, сквозь пальцы. Тем более что поесть домашнего он любил так же, как и вся остальная курсантская орава. Будучи старше Бориса всего на год с небольшим, он, может быть, даже казался бы и младше, если бы не сержантские лычки и слишком серьёзный взгляд серых, с прищуром глаз. И ещё у него было слишком развито чувство «социальной справедливости», исходя из которого при назначении языковой группы в наряд по кухне Глинскому слишком часто доставались обязанности котломоя. А быть котломоем в курсантской столовой — это, знаете ли… Это мало кто поймет из не пробовавших. Это «выше высшего предела». Трижды в сутки оттирать быстро густеющий в котлах жир (толщиной с полпальца) — это уже «фонтан», хотя ещё не «Самсон». «Самсон» начинался потом, когда «счастливчика» ещё сутки после наряда преследовал тошнотворный запах, который словно в кожу въедался через «подменку». «Подменкой» называли ветхое бэушное обмундирование, в котором курсанты напоминали штрафников. От этого запаха не то что есть — смотреть в сторону столовой не хотелось. Зато, сменившись с наряда по кухне (бывало, и к часу ночи!), ребята засыпали раньше, чем добирались до койки. И даже запах не мешал. И зубрить заданное на следующий день уже просто сил не оставалось — а ведь никто из преподавателей не принимал никаких оправданий за невыполненные задания, мол, был в наряде или в карауле. Преподаватели так себя вели не из садизма (многие из них были в свое время такими же курсантами), а чтобы привить молодым железный принцип: задание должно быть выполнено всегда и любой ценой. Был в карауле, а всё равно выполнил? Ты даже не молодец! Это просто нормально. Меньше жалей себя, парень, и у тебя всё получится…

В декабре, что самое обидное — в день празднования шестидесятилетнего юбилея отца (Борис-то и в наряд-то попал из-за чрезвычайной необходимости), произошёл с Глинским один неприятный случай как раз во время наряда по кухне. Его языковая группа принимала наряд от третьекурсников. Так вот, котломой-предшественник к котлам, которые должны были быть отдраены к сдаче наряда, даже не притронулся, решил, наверное, что сменщик-салага испугается и «сглотнёт». Борис не «сглотнул». Запахло серьёзной дракой, и дежурный по столовой, испугавшись последствий, вызвал дежурного по институту: тут, мол, закладку на ужин пора делать, а котлы с обеда не чищены. Вместо дежурного прибыл посыльный в щегольских хромовых сапогах — тот самый «перс» Витя Луговой. Кстати, едва ли не во второй раз после Борисова поступления они и встретились.

Мгновенно оценив обстановку, Луговой по праву старшего тут же остудил закипевшие страсти:

— Ты, молодой, руками-то не маши, ветер нагоняешь, а не май-месяц… А ты, Самарин, не борзей. А то следующий караул у меня до утра не сдашь! И не надо на меня щёлчками дёргать — лишнего на тебя никто не грузит…