Если любишь - солги (СИ)

После обеда мы гуляли по замку среди причудливо изогнутых стен, осыпавшихся фресок и осколков цветного стекла, любовались белыми дамами в бассейне, зная теперь наверняка, что это — вымысел. Женщин-кровососов на свете не существовало. А ещё мы целовались. В каждом зале и переходе, в альковах и нишах, на лестницах и у высоких стрельчатых окон. Нежно, медленно, долго — и жадно, не помня себя, до головокружения, пока не начинали задыхаться. Замок продувался насквозь, но ветер был знойным, солёным, пьянящим. Лето на острове продолжалось, будто специально для меня. Море и солнце играли в пятнашки, слепя алмазными блёстками в бескрайней синеве.

— Пошли купаться, — сказал Фалько.

Пальто он оставил в доме и был сейчас в одной рубашке — ворот расстёгнут, рукава закатаны до локтя. Вниз от замка вела извилистая тропка, но Фалько не захотел спускаться, просто схватил меня в охапку и перенёс на пляж. Рубашка полетела на песок. Фалько повернулся ко мне. А я стояла, не зная, что делать. Купального костюма у меня не было. Да и не думала я, что выпадет шанс искупаться. Обмолвилась вчера, что хорошо бы скрыться на несколько дней в безлюдном месте…

С минуту он смотрел выжидательно, и в его глазах плясали брызги солнца, потом пожал загорелыми плечами, повернулся ко мне спиной и двинулся вдоль берега.

— Куда ты?

Он остановился, махнул рукой.

— Вон за ту скалу. Купайся спокойно. Вода тёплая.

— Фалько!

Я подошла к нему вплотную.

— Ты невыносим.

Смотреть на него было неловко — и невозможно не смотреть.

Вспомнились статуи фирамских атлетов в музее — скорее пособия по анатомии, чем изображения реальных людей. Не бывает у мужчин таких красиво очерченных мышц, таких идеальных пропорций. Но сейчас я видела перед собой ожившего "Прыгуна" Ронимуса, мускулистого и подтянутого, и он был хорош так, что не оторвать глаз. Сильный, гибкий, не мраморный, не бронзовый — живой. Я положила ладонь ему на грудь, на горячую кожу, гладкую, как у девушки. Все эти выпуклости и впадинки… я же знала их, помнила собственным телом, мечтала о них во тьме пустого вагона миллион лет назад. И сейчас хотелось скользить пальцами по скульптурным линиям, касаться губами — осторожно, совсем чуть-чуть. А потом прижаться щекой там, где сердце, закрыть глаза, и слушать, как оно бьётся в такт прибою… Как прибой поднимается и опадает внутри меня, омывая с головы до ног тёплой, томительной волной.

Фалько гладил мне плечи, а я словно плыла куда-то или падала. Прибой становился сильнее и жарче, но мир был недвижим, как жучок в капельке смолы: он ждал, когда я подтолкну его, заставив вращаться, он давал мне решить самой…

Я заставила себя высвободиться из объятий и повернулась к Фалько спиной.

— Помоги мне!

Всего три пуговки. Я застегнула их без труда и так же легко могла расстегнуть. Но проще оказалось позволить Фалько раздеть себя, чем раздеться самой под его взглядом. Намного проще. А ещё — чуть-чуть стыдно, капельку страшно и приятно… очень приятно. Каждое его прикосновение было именно таким, как мне хотелось, я тонула в нежности и знала, что не стану его останавливать, как бы далеко он ни зашёл… Потому что не хочу останавливаться!

Фалько обнял меня обеими руками, мягко притянул вплотную к себе и сам прижался всем телом. Я поняла, что он тоже полностью раздет — и когда успел? Странно и волнующе было чувствовать друг друга всей кожей, всем естеством, без прослойки одежды, без препятствий и помех. Закрыла глаза, впитывая это ощущение каждой порой и слушая, как быстро, горячо стучит в груди.

Фалько отстранился, взял меня за руку и повёл навстречу пенному прибою. Океан подхватил нас могучей рукой. Мы качались на волнах, смеялись, барахтаясь на мелководье, и осторожно изучали друг друга, объятые прозрачно-бирюзовой прохладой. Остатки моей стыдливости канули на белое песчаное дно.

Но игры не могли длиться вечно. Мы оба налились жаром и тяжестью, и вода не хотела нас больше держать.

— Вдохни, — шепнул Фалько.

Моря не стало, мы очутились на суше, и под моей спиной расстелилась густая трава — мягче любых перин. Над головой трепетали оливы, их кроны бросали пористую, как сито, тень на плечи Фалько, кожа его была влажной и солёной, а губы жгучими, жадными, и я горела вместе с ним…

Воздух подёрнулся золотой дымкой, Фалько замерцал, исчез и появился снова, а я на долгий миг зависла в невесомости, как бесплотный дух.

Потом всё вернулось — и голубое небо, и зелень листвы, и тяжесть наших тел. А где-то близко волны бились о скалы, качались тени, плясали солнечные блики, стук наших сердец заглушал трели птиц, и весь мир дышал с нами в унисон…

Потом мы лежали рядом, целовались лениво и улыбались друг другу.

Он сказал:

— Верити.

Я сказала:

— Скирон.

Он слегка нахмурился, качнул головой.

— Фалько мне нравится больше. Нам ведь мажи имена дают, не родители. На Кошачьей горе я Скирон. Есть ещё несколько имён для работы, и ни одно я не выбрал сам.